Хороший парень - [15]

Уже похолодало, флот зашел в заводской затон на зимовку, и для судоремонтников наступили горячие деньки. Доставалось всем — котельщикам и слесарям, кузнецам и плотникам, но особенно, пожалуй, шоферам, поскольку, по выражению директора Дынника, транспорт был «узким местом» и «лимитировал» работу основных производственных цехов.

И шоферы «вкалывали». Работали без роздыха. Возили на распиловку мокрую, набухшую древесину, сами грузили на машины обжигавший ладони металл, а иногда — случалось и такое — сотни километров тряслись по тяжелому бездорожью на какую-то отдаленную пристань, возле которой, затертый льдами, застрял на плесе буксирный пароход.

На эту пристань особенно часто посылали почему-то Яшку. Завгар Касаткин вызывал его к себе в контору и, плотно затворив фанерную дверь, говорил, заискивая:

— Будь человеком, Яшка. Ты уж подбрось на пристань бочку олифы. — Как будто речь шла не о трудном, изнурительном рейсе, а всего лишь о загородной прогулке.

— Так и быть, подброшу, — отвечал Яшка, которому льстило, что завгар его упрашивает. — Только предупреждаю: в последний раз.

— О чем разговор! Ясно, в последний! — поспешно уверял Касаткин, чтобы через неделю—другую снова позабыть о своем обещании.

А Яшка тем временем заправлял машину, выписывал из кладовой полушубок и валенки, хранившиеся тем про запас, и уезжал. На Касаткина он не сердился. Во-первых, у него, у Яшки, нет семьи. Во-вторых, он работает на полуторке, которая только что из ремонта, — не гонять же, в самом деле, трехтонку из-за бочки олифы на край земли. А дорога такая, что сам черт ногу сломает.

В общем, получалось, что на сей раз завгар был справедлив.

Яшка отправлялся в путь на рассвете.

За городом, выехав на укатанный зимник, он принимался думать о многих странных вещах. Почему, например, никак не изобретут прибор, чтобы читать мысли на расстоянии? Тогда бы он, Яшка, мог узнать, о чем сейчас думает Надя. И почему человеку не дано заглянуть в свою судьбу?

«Что день грядущий мне готовит?» — мысленно спрашивал он себя чужими словами и, забывшись, принимался насвистывать. Тусклое небо. Река петляет где-то внизу. Яшка чувствовал себя одиноким. Теплая грусть застилала ему глаза. Тогда, тряхнув головой, он резко тормозил и, почему-то сердясь на себя самого, уже вслух произносил:

— Хватит! Это из другой оперы.

Но через минуту он снова думал: «А почему все-таки нельзя хоть в щелочку заглянуть в будущее?»

Из очередной поездки на пристань Яшка вернулся с запавшими глазами. Чувствовал себя разбитым и усталым. Однако он заставил себя помыть машину и только после этого, не снимая огромного полушубка и таких же огромных валенок, в которых не сгибались ноги, отправился домой. Сопровождал его по обыкновению Чижик.

— Как съездил? — спросил Чижик.

— Обыкновенно... — односложно ответил Яшка, занятый собственными мыслями.

Они шли мимо сквера. И тут перед ними, откуда ни возьмись, словно из-под земли, выросла цыганка. Настоящая цыганка, с огненно-черными глазами, с тускло позванивавшим монистом на темной шее и в пестрой, хотя и выцветшей ситцевой юбке до пят. И когда эта цыганка произнесла своим бархатным голосом: «Дай, соколик, погадаю... Я тебе, чернобровый, за три рубля всю правду расскажу...», — Яшка невольно замедлил шаг. Может, действительно согласиться? Пусть поворожит, а вдруг... хотя, надо думать, наговорит всякого вздора...

А цыганка, почувствовав, что он колеблется, уже схватила его за руку и потянула в сторону, к каменной ограде.

— И охота тебе была... — начал Чижик.

— А ну ее, пусть гадает, — рассмеялся Яшка. — Я ведь все равно не верю ни в бога, ни в черта.

— И правильно делаешь, чернобровый, — быстро-быстро заговорила цыганка. — Не надо верить в бога. Да только от своей судьбы, милый, не уйдешь...

И она, вглядываясь своими быстрыми, бегающими глазами в его ладонь, посулила ему счастье, казенный дом, трефовую даму сердца и дальнюю дорогу. Старые, засаленные карты мелькали в ее проворных руках.

Надя еще, куда ни шло, могла с грехом пополам сойти за трефовую даму. Что касается дальней дороги, то и против этого Яшка не возражал: как-никак, а он шофер и в любую минуту может очутиться за тридевять земель. Но казенный дом? Откуда ему взяться?

И Яшка, смеясь, дал цыганке не три, а пять рублей.

Пусть знает его доброту.

— Неужели ты веришь? — спросил Чижик. — Это предрассудок...

— Ладно, ты мне лекцию не читай, — ответил Яшка. — Я сам, если понадобится, могу вести антирелигиозную пропаганду. Поверил ли я? Нет... Но надо же было дать ей честно заработать эту пятерку. У нее дите малое, она посинела от холода. Эх, ты... Очень уж ты правильный человек, Чижик. Всегда знаешь, как надо поступить. А я вот не святой. И, признаться, святых не люблю. Ну, чего уставился? — спросил он сердито. — Иди в комитет. Доложи, что комсомольцу Буланчику гадала цыганка...

— И ты мог подумать, что я...

— Брось... — Яшка похлопал Чижика по плечу. — Шуток не понимаешь, что ли? Если бы я думал, что ты на такое способен, я бы тебя на пушечный выстрел к себе не подпустил... — Он улыбнулся. — А цыганка, между прочим, свое дело здорово знает. Счастье, дальняя дорога, дом...