Хороший отец - [41]

Когда Маквея судили, адвокат показывал фотографию 1992 года, где Билл с Тимоти сидели на кухне своего дома. Отец и сын обнимали друг друга за плечи и широко улыбались. Адвокат обратился к Биллу: «Тим Маквей на этом фото – тот Тим, которого вы знаете и любите?» Билл сказал: «Да, это он». Тогда его спросили: «Вы и теперь любите сына?» «Да, – сказал Билл, – я люблю сына». Адвокат спросил: «Вы любите того Тима Маквея, который сидит в зале суда?» Билл сказал: «Да». Тогда ему задали последний вопрос: «Вы хотите, чтобы он жил?» «Да, – сказал он, – хочу».

Ему все равно вынесли смертный приговор. Слишком тяжелым было преступление. Что мог противопоставить один отец несчастью 168 отцов?

Маквей с каменным лицом слушал показания своего отца. Он будет сильным и не заплачет. Не то что вчера, когда свидетелем вызвали его мать. Слезы текли из глаз против воли. Но разве можно винить за это парня, когда его мать плачет, рассказывая, как любит сына и как ей страшно?

Сейчас, с телеэкрана, отец говорил: «Я стараюсь думать, что это день как день. Я понимаю, что это за день, но…»

На суде адвокат Маквея показал собранные защитой видеозаписи. Старые домашние записи, сделанные дедом; Билл вел рассказ за кадром. Тим – мальчик, его школа. Фотография: он, причесанный, в воскресном костюме стоит перед церковью.

– Мне кажется, он любил школу, – говорил отец. – Он хорошо учился, хотя, по-моему, всегда получал оценки ниже своих возможностей. В старших классах он получил награду за то, что не пропустил ни одного дня. За четыре года ни одного пропуска. Работать Тим начал, помнится, в последнем классе. Устроился в «Бургер Кинг». Окончив школу, получил стипендию штата – 500 долларов. Поступил в «Брайнт и Страттон». Это бизнес-школа. Но ему показалось, что ничему новому его там не научат, поэтому снова стал работать. Еще позже получил работу в локпортском «Бургер Кинге». Работал у них… не помню, может быть год, а потом получил работу в охране парка, водил бронеавтомобиль. Получил эту работу, потому что у него было разрешение на ношение оружия. Тим закончил учебу и сказал, что многие ребята идут служить. Пришел как-то домой и сказал, что уходит в армию, а я спрашиваю: «Когда?» – и он говорит: «Завтра». Больше ничего не могу вам сказать о том, как он попал в армию и Персидский залив. Он, кажется, был не против и готов к тому, что их пошлют в Кувейт. Помнится, это было в самом конце девяносто первого, на Рождество или около того. А когда он вернулся, мне казалось, что он счастлив вернуться домой.

Маквей стоял у окна и смотрел на облака. Жить ему оставалось меньше двенадцати часов. Ведущий по телевизору сказал, что у матери Маквея после того взрыва было три нервных срыва. От этих слов Маквею стало не по себе. Возникло странное ощущение в желудке – неприятное ожидание. Может быть, от мороженого. Или от мысли об игле, которая войдет в руку. Когда показали фото печальной и бледной матери с поредевшими волосами, ему пришлось отвести взгляд.

В камере смертников были коричневые стены, кровать, раковина и унитаз. Адвокат Маквея зашел к нему около трех. Они обсудили последнюю апелляцию, хотя оба не надеялись на нее.

14 августа 1997 года Маквей сделал последнее заявление перед судом, приговорившим его к смерти. Он сказал: «С позволения суда, я хотел бы, чтобы за меня сказали слова судьи Брандайза из его особого мнения по делу Олмстеда: «Наше правительство – могучий, вездесущий учитель. Добру и злу оно учит людей своим примером».

Маквей помолчал.

«У меня все», – сказал он.

Смотря передачи CNN, Маквей написал несколько писем. Он называл взрывы «законной тактикой» войны против тирании властей. Писал, что ему «жаль погибших, но такова природа зверя». В интервью, данном журналу «Тайм» после ареста, он сказал: «Не думаю, чтобы удалось обкорнать мою личность и снабдить ее ярлыком, как хочется многим. Они пытаются добиться этого психологической экспертизой, исследованиями почерка et cetera, et cetera, и все это такая псевдонаука, что я смеюсь, читая. Я такой же, как все. Я люблю кино с приключениями, комедии, научную фантастику, шоу. Я с каждым могу поговорить. Ошибка – считать меня одиночкой. Да, я считаю, что каждому нужно иногда побыть наедине с собой. Но это вовсе не значит, что я одиночка, как пресса называет интровертов. Это совершенно не так. Женщины, общение. Я люблю женщин (он хихикнул). Не думаю, что в этом есть что-то дурное».

По телевизору опять показывали его отца. На этот раз с Биллом сидел мужчина в очках, с добрым лицом. Маквей его знал. Это Бад Велч, отец Джули Мэри Велч, которая в двадцать три года погибла от взрыва. После суда Билл с Бадом сошлись в непростой дружбе. Две стороны монеты смерти: отец убийцы и отец жертвы.

Бад говорил: «В первые месяцы после смерти Джули я, как многие, добивался мести тем, кто лишил меня дочери. Я курил и пил, чтобы смягчить боль. Я сердился на Бога, который допустил такой ужас. Но через несколько месяцев мне стал слышаться голос Джули. Я вспомнил, как несколько лет назад, еще совсем девочкой, она говорила, что казни лишь учат людей ненависти.