Хорошее соседство - [25]

– Многие белые люди пытались меня убедить, что они крашеные. Я даже больше не спорю. Так, теперь ты отвечаешь. Имя.

– Ладно, – сказала она, – но следующий вопрос мой.

Он кивнул, радуясь этой игре, этому моменту, близости Джунипер, от которой его кровь кипела.

– Мое имя означает «можжевельник». Можжевельники – самые стойкие из местных растений, и мама решила, что, поскольку она совсем молодая, бедная и вырастит меня в одиночку, мне понадобится стойкость, а значит, нужно имя, которое будет меня вдохновлять.

– Мне оно нравится.

– И мне. Только люди постоянно его путают. Зовут меня то Дженнифер, то Джупитер. Есть такой город.

– А меня часто называют Завьером. Да еще говорят, что надо терпеть, потому что так всем проще.

– Ксавьер круче. Необычнее, – сказала она. – Ну а теперь ты расскажи о своем отце.

– Это грустная история. Тебе не понравится. – Это был не прием флирта, рассчитанный на то, чтобы его упрашивали. Ксавьеру в самом деле не хотелось говорить.

– Когда его не стало?

– Когда я был совсем маленьким.

Она сжала его руку.

– Очень сочувствую.

– Спасибо.

Все то время, что они сидели рядом, Ксавьер умирал от желания к ней прикоснуться, и случилось маленькое чудо – его ладонь оказалась в ее маленькой, теплой, сухой ладошке. Прикосновение к ее коже электрическим разрядом отдалось в его животе.

Идиот, сказал он себе, склонившись и приблизив лицо к ее лицу, ожидая знака остановиться. Но она придвинулась ближе, и он прижался губами к ее губам. Какой нежный поцелуй… Может быть, ее первый, подумал он. Мысль об этом была приятна – пожалуй, приятнее, чем следовало бы.

– Целовать ее было глупо, – сказал он Дашону. Взяв старую гитару – первую, купленную на собственные деньги, – он сел на кровать, провел рукой по струнам. – Мне сейчас не нужны отношения, я же в августе уеду.

– Ну так не заводи их, – посоветовал Дашон.

– Сказать ей об этом? Или все само рассосется? – Он сыграл гамму в до-мажор, потом в фа-мажор. – Может, я слишком много думаю об этом. Может, мы могли бы какое-то время встречаться, если, конечно, она захочет. Если только ее родители не слишком разозлятся, что она нарушила какой-то там обет. Я же не готов жениться.

Дашон пристально посмотрел на него.

– Ты все лето таким будешь?

Ксавьер поставил гитару на место и рухнул на кровать.

– Просто пристрели меня, – сказал он.

Глава 12

– То, что я вижу, мне не нравится, – сказала Вэлери Алстон-Холт, беседуя с Эллен Дэвис, главой товарищества собственников жилья и своей хорошей подругой на протяжении почти двадцати лет. Они стояли на заднем дворе дома Вэлери и смотрели на ее любимый дуб.

Был во всех отношениях прекрасный день. Не слишком жаркий. Не слишком влажный. Вэлери и Ксавьер встали рано, взяли веревки и колышки, чтобы решить, где лучше разместить пруд. Но сначала Вэлери, верная своим привычкам, поднесла к глазам бинокль и пристально рассмотрела ветви любимого дерева. Увидев то, что увидела, она почувствовала себя так, будто узнала об опасной болезни близкого друга: слабой, несчастной, рассерженной, беспомощной. Она позвонила Эллен, чтобы та ее успокоила.

Вэлери любила дуб, потому что для нее он был связан с Ксавьером; но мы все его любили. Его диаметр достигал почти шести футов. Дерево пережило столько ледяных дождей, ураганов и засух, оно видело так много горя – не только трагедию Вэлери.

Почти век назад небольшой клан бывших рабов поселился здесь, на земле, официально принадлежавшей, но не нужной какому-то белому человеку. Только что освобожденные негры, как они сами себя называли, строили небольшие, в две комнаты, бревенчатые хижины на каменных фундаментах – их вы и сейчас можете видеть возле городских парков и велосипедных дорожек. Эти люди, конечно, знали, что такое настоящее горе, и рассказывали свои истории старому дубу, когда он был лишь крошечным желудевым побегом, устремленным в небо.

Одна из этих историй рассказывала о молодой женщине, почти девочке, чей хозяин кое-как справился с Тринадцатой поправкой, платя бывшим рабам гроши, чтобы они остались следить за его домом и работать на его земле. По тем временам он считался старым человеком, ему было лет шестьдесят, и он сумел защитить от янки свой дом и свой хлопок. Плевать он хотел на войну, он был полон решимости стоять на своем – и это касалось не только хлопка. Он обратил внимание на эту девушку, прачку, и оставил ее в покое, лишь когда она забеременела. Ее отец, разозлившись, что его дочь обрюхатил человек, больше не имевший на это права, убедил других работников уйти от хозяина и поискать счастья в другом месте.

И эти «проклятые неблагодарные перебежчики» отправились пешком через весь штат в Кентукки, где, как считала одна из женщин, у нее были родственники. Дорога не представляла труда для рабочих людей, привыкших целый день проводить на ногах. Но молодой женщине на восьмом месяце беременности идти было тяжело. Она и без того отличалась слабым здоровьем – вот почему ей позволили стирать белье, а не работать в поле. А теперь к тому же ребенок рос в ее животе и тянул ее вниз. До Кентукки она никак не дошла бы.

Она потеряла сознание на маленькой лужайке перед юным деревцем, которое впоследствии стало любимым дубом Вэлери. Три дня она не могла встать, а на четвертый родила крупного, крикливого мальчика, который забрал ее жизнь, появившись на свет. Он прожил совсем немного, и его похоронили рядом с матерью, в нескольких шагах от дерева, под которым родился.