Хороша была Танюша - [6]

Танюшка никогда не спрашивала сестру, зачем надо было так рано выходить замуж чуть ли не за первого встречного. Хотя Катя однажды сама обмолвилась, что, мол, замуж позвал — я и пошла, потому что другим только б погулять, а этот вроде серьезно семью хотел, детей. Ну и Катя тоже хотела, чего непонятного. Муж есть муж. Он в паспорте записан чернилами, и государственная печать стоит… Катя давно говорила, что она с мужем не разведется, чтобы там ни случилось, и дети ее без отца расти не будут, вон как они с сестрами. Без отца — это по каждой мелочи к соседям бегать. Лыжные крепления приладить, лямку оторванную к ранцу пришить. Катя с Танюшкой помнили, как мама однажды пошла с этой оторванной лямкой к дяде Боре — вернулась растрепанная, растерянная, ранец в угол швырнула, а потом сама до ночи на кухне с этим ранцем сидела, шилом пальцы колола… Они ведь тогда все поняли, хотя маленькие были еще.

Сумерки сгущались за окном, почти непроглядные из-за снега, который сыпал непрерывно и монотонно. И так казалось, что этот снег уже не растает до самого лета, он незыблем, как праздник 7 ноября и как сама советская власть, обеспечившая народу скудное, но стабильное существование…

— Засиделись мы, — спохватилась Катя. Им же надо было еще успеть на автобус, который и по будням ходил довольно редко, а уж в праздник…

Костя не возражал. Он хотя и не был сильно пьян, однако впал в тупое безразличие и безропотно подчинялся жене.

Танюшка вызвалась проводить их до остановки, втайне все же опасаясь за сестру — устоит ли ее муж на ногах под натиском снега и колючего ветра. Пока мама нагружала Катины сумки банками и пирогами, Танюшка вышла во двор, слегка угорев от кухонного чада и рюмки красного вина, выпитого в честь праздника. Костя курил на крыльце — отрешенно, не желая начинать разговор.

Заметно похолодало. Фонарь мерцал над самой калиткой белым, немного больным светом. В его лучах снег обозначался ярким корпускулярным потоком. И этот поток по ту сторону забора разбивала черная коренастая фигура, нетвердо стоящая на ногах, в которой легко угадывался Гера Васильев. Увидев Геру, Танюшка невольно вскрикнула.

— Что такое? — Костя встрепенулся, отклеился от стены и вышел на свет.

Заметив во дворе некоторое движение, Гера, едва соединяя слова, промычал:

— Танька, иди сюда. Надо п-поговорить.

— Это чего, хахаль твой надрался? — хмыкнул Костя.

— Нет, какой там хахаль. Я… я его боюсь!

— Нашла кого бояться, — хмуро произнес Костя и двинулся к калитке решительно, как ходят на врага.

— Танька, да ты бля… Ты чё, с этим чмом гуляешь? — выдернулся Гера.

— Это кто тут чмо, — толкнув калитку, Костя возник рядом с Герой, и теперь два черных кряжистых силуэта встали друг против друга в мерцающем свете фонаря. — Повтори, чего ты там сказал, — прорычал Костя.

— А то и сказал, что Танька бля первой марки, — слепил Гера, — если с тобой гуляет.

— Чего-о? Да я герой Афгана, у меня медаль «За отвагу». А ты вообще кто такой?

— Жених ейный, п-понял? У нас свадьба сразу после Нового года.

— Да врет он все, — встряла Танюшка. — Нужен он мне, алкаш несчастный, хоть бы закусывал!

— Я ж тебя просил кильку купить, — жалобно, без прежней удали произнес Гера и сник, ссутулился, сделался будто ниже ростом.

— Вали отсюда уже, — почувствовав Герину слабину, Костя схватил его за грудки и почти поднял воздух. — Еще раз увижу поблизости…

Отвесив Гере пинка, Костя смачно сплюнул.

— Ты, Танюха, не стесняйся. У меня с гопниками разговор короткий.

Гера, шатаясь и схватившись за голову, как от удара, побрел восвояси, оставляя за собой извилистую тропу, которую тут же заметало снегом.

Когда Катя наконец появилась во дворе с огромной котомкой, доверху набитой вкусной домашней снедью, Геры уже не было видно за плотной стеной снега, а Костя почти протрезвел, вполне вменяемо сказал Кате, чтобы та не вздумала таскать такие сумки, совсем дура, что ли. Подхватил поклажу и уверенно зашагал вперед, увлекая за собой Катю с Танюшкой, которые вцепились друг в друга, дабы не потеряться в этой огромной круговерти снега, рождавшей странное ощущение, что их вот именно что закручивает, увлекает внутрь чего-то очень большого, как… что? Может быть, как сама Октябрьская революция, хотя это, конечно, и очень смешно.

Ночью ощутимо подморозило. Слышнее трещали стены старого дома, как это всегда случалось в сильные холода. А рано утром Танюшку разбудили крики с улицы. Какие-то люди отрывочно перекрикивались прямо возле дома, где-то в отдалении истошно вопила женщина. Выглянув в окно, Танюшка заметила Настю, которая уже стояла у забора в наброшенной на плечи курточке и с голой головой. Высунувшись в форточку, Танюшка ее окликнула, однако Настя отмахнулась, как будто занятая чем-то очень важным. И, хотя все ее занятия считались очень важными, Танюшка все-таки наскоро оделась и выскочила на улицу, потому что крики не унимались.

Настя встретила ее во дворе. Пряча нос в курточку, она взяла Танюшку за руку и, ни слова не говоря, отвела назад в дом. В прихожей, поскольку Настя не прерывала молчания, сосредоточенно глядя в пол, Танюшка не выдержала: