Хорош в постели - [129]

Правда состоит в том, что я должна быть такой, какая есть. Потому что и так у меня все в порядке. Я никогда не буду худой, но могу стать счастливой. Буду любить себя и свое тело, потому что оно достаточно сильное для того, чтобы поднимать дочь, шагать, въезжать на велосипеде на холм, обнимать людей, которых я люблю, кормить маленького человечка. Буду любить себя, потому что я крепкая. Потому что не сломалась и не сломаюсь.

Я буду ценить вкус еды, буду наслаждаться своей жизнью, и, если принц никогда не покажется или (что хуже) если, проезжая мимо, бросит на меня холодный, оценивающий взгляд и скажет, что у меня прекрасное лицо, но не думала ли я насчет приема оптифаста[78]... я как-нибудь это переживу.

И самое главное – я буду любить свою дочь независимо от того, будет она толстой или худой. Я все равно буду говорить ей, что она красавица. Я научу ее плавать, читать, ездить на велосипеде. И скажу ей, что независимо от размера одежды, восьмого или восемнадцатого, она может быть счастливой, сильной, уверенной в себе и впереди ее ждут друзья, успехи, а может, и любовь. Буду шептать ей на ухо, когда она спит. Буду шептать ей: «Твоя жизнь... будет удивительной».

Я прочитала текст дважды, поправила знаки препинания, заменила пару-тройку слов. Поднялась, потянулась, положила ладони на поясницу, прогнулась назад. Посмотрела на своего ребенка, который все больше становился похожим на обычного младенца и все меньше – на гибрид фрукта и человека. Посмотрела на себя – бедра, груди, ягодицы, живот, все те части тела, которые раньше доводили меня до слез, вызывали жгучий стыд, – и улыбнулась. Несмотря ни на что, все у меня будут хорошо.

– У нас обеих все будет хорошо, – сказала я спящей Джой.

Я позвонила в справочную, потом набрала номер в Нью-Йорке.

– Привет, вы позвонили в «Мокси», – зачирикала секретутка.

Мой голос даже не дрогнул, когда я попросила соединить меня с ответственным секретарем.

– Как вас представить? – полюбопытствовала секретутка.

– Меня зовут Кэндейс Шапиро, – ответила я. – Я бывшая подруга обозревателя вашей рубрики «Хорош в постели».

Я услышала, как ахнули на другом конце провода.

– Вы – та самая К.?

– Кэнни, – поправила я.

– Господи! Так вы... настоящая!

– Более чем. – Разговор все больше забавлял меня.

– Вы родили? – спросила девушка.

– Да. Моя дочь рядом со мной, спит.

– О... вау! Знаете, а мы гадали, как все обернулось.

– По этому поводу я и звоню.

Глава 20

Хорошо, однако, что церемония наречения именем еврейской девочки не ограничена сроком. С мальчиком необходимо уложиться в семь дней. А с девочкой можно тянуть и шесть недель, и три месяца, как получится. Это новая служба, еще четко не регламентированная, так что рабби, которые нарекают именем, склонны к импровизации.

Наречение Джой проходило 31 декабря, ясным морозным утром в Филадельфии, в одиннадцать часов, с последующим бранчем.

Моя мать прибыла первой.

– Где моя славная девочка? – заворковала она, доставая Джой из кроватки. – Где моя радость?

Джой смеялась и махала ручонками. «Моя прекрасная дочь», – думала я, и горло перехватывало от волнения. Ей уже шел девятый месяц, но я всякий раз замирала, глядя на нее.

Даже незнакомцы говорили, что она на удивление красивый ребенок: с персиковой кожей, большими, в перевязочках, ручками и ножками, безмерно радующийся жизни. Я дала ей идеальное имя. Не голодная, с сухим подгузником, Джой всегда улыбалась, всегда смеялась, глядя на мир широко раскрытыми, наблюдательными глазками. Я не встречала более счастливого младенца.

Мать передала ее мне, потом вдруг обняла нас обеих.

– Я так вами горжусь. Я прижалась к ней.

– Спасибо, – прошептала я, сожалея, что не могу сказать то, что хотела, поблагодарить за любовь, которую мать дарила мне, когда я была девочкой, за то, что не ограничивала и не контролировала, когда я стала женщиной. – Спасибо, – повторила я.

Мать улыбнулась, поцеловала Джой в маковку.

Я наполнила белую ванночку Джой теплой водой, искупала малышку. Она гукала и хватала меня за пальцы, когда я лила на нее воду, мыла ножки, пальчики, маленькую сладкую попку. Я смазала ее лосьоном, присыпала складочки, нарядила Джой в белое вязаное платье, надела на нее белую шапочку, украшенную вышитыми розочками.

– Крошка, – прошептала ей я. – Крошка Джой. Джой вскинула кулачки, как празднующая победу самая маленькая в мире спортсменка, что-то залопотала на своем младенческом языке, который никому из нас выучить не удалось.

– Можешь сказать «мама»? – спросила я.

– А-х-х! – произнесла Джой.

– И близко не лежало.

– О-о-о... – Она смотрела на меня большими ясными глазами, словно понимала каждое слово.

Я передала ее Люси, чтобы самой принять душ, причесаться, накраситься, еще разок отрепетировать речь, которую писала не один день.

Я слышала, как звенел звонок, как открывалась и закрывалась дверь, люди приходили и приходили. Первыми появились нанятые официанты, потом Питер с двумя коробками, завернутыми в серебряную бумагу, и букетом роз. «Тебе». Он поставил цветы в вазу. Затем отправился с Нифкином на прогулку и разгрузил посудомоечную машину, пока я заканчивала последние приготовления.