Хорош в постели - [131]

– Контракт с Брюсом на следующий год не продлен, – отчеканила она. Меня это более чем порадовало, и я тут же согласилась на все ее условия.

Декабрь я провела, обустраиваясь в новой квартире и в новой жизни. Не напрягалась. Проснувшись утром, одевалась сама, одевала ребенка, брала Нифкина на поводок сажала Джой в коляску и шла в парк, сидела на солнышке. Нифкин играл с теннисным мячом, соседи любовались Джой. Потом я встречалась с Самантой, чтобы выпить кофе, привыкала быть на публике, среди автомобилей, автобусов, незнакомцев, всего того, чего научилась бояться, когда Джой очень уж резво ворвалась в этот мир.

Попутно я нашла себе психотерапевта: милую женщину в возрасте моей матери, располагающую к себе, с неисчерпаемыми запасами бумажных салфеток, которая совершенно не обеспокоилась тем, что первые две сессии я плакала без остановки, а на третьей рассказала, как отец любил меня и как я обиделась на него за то, что он нас бросил, вместо того чтобы вести речь о более насущных проблемах.

Я позвонила Бетси, моему редактору, и мы договорились о том, что я буду принимать участие в некоторых больших проектах, работая в основном дома. Я позвонила матери, и мы четко условились: я и Джой приезжаем на обед каждую пятницу, ночуем дома, а утром идем плавать в Еврейский центр. Джой совершенно не боялась воды, плескалась, словно маленькая уточка.

– Я ничего подобного не видела, – скрипела Таня, глядя, как Джой молотит ручонками по воде, в очаровательном розовом купальнике с оборочками на попке. – Она будет плавать как рыба.

Я позвонила Одри и извинилась... ну, насколько смогла, в коротких промежутках между ее извинениями. Она извинялась за поведение Брюса, за то, что он не поддержал меня, а больше всего – за свое неведение, потому что иначе она заставила бы его вести себя как должно. В чем, конечно же, не преуспела бы. Нельзя заставить взрослого человека делать то, что он не хочет делать. Но этого я ей не сказала.

Зато сказала, что буду горда, если она сыграет свою роль в жизни Джой. Она спросила, очень нервно, не собираюсь ли я позволить Брюсу принять участие в судьбе Джой. Я ответила, что нет, но добавила, что жизнь не стоит на месте и многое меняется. Годом раньше я не представляла себя с ребенком на руках. Так что кто знает? Может, через год Брюс придет на бранч или на велосипедную прогулку и Джой будет звать его папой. Все возможно, не так ли?

Брюсу я не позвонила. Думала и думала насчет этого, обсасывала со всех сторон и в конце концов решила, что не могу. Я по-прежнему слишком сильно злилась на него. Поэтому оставалось лишь надеяться, что со временем злость эта поутихнет.

– Так ты с ним вообще не говорила? – спросил Питер, шагая рядом со мной. Коляску Джой мы катили вместе.

– Ни разу.

– И ничего о нем не слышала?

– Да нет... что-то слышала. Система очень сложная. Одри говорит матери, мать – Тане, Таня – всем остальным, в том числе и Люси, которая обычно и вводит меня в курс дела.

– И что ты об этом думаешь?

Я улыбнулась ему под потемневшим от туч небом.

– Вопросы у тебя, как у психоаналитика. – Я глубоко вдохнула и выдохнула облачко серебристого пара. – Поначалу было ужасно, да и сейчас больно, если я иногда вспоминаю о нем.

– Но только иногда? – Голос Питера звучал очень мягко. Я вновь улыбнулась:

– Все реже и реже. – Я положила ладонь на его руку, он сжал мне пальцы. – Все меняется, знаешь ли. Это главный урок, почерпнутый мной из психотерапии. А то, что произошло, вернуть уже невозможно. Повторов не бывает, в одну реку нельзя войти дважды. И тебе остается только тоже меняться. И волноваться можно лишь об одном – как ты позволишь этим изменениям воздействовать на тебя.

– И как ты собираешься отреагировать на эти перемены? Я искоса посмотрела на него.

– Ты очень настойчив.

– На то у меня есть важные причины.

– О?

Питер откашлялся.

– Я задаюсь вопросом, а не могла бы ты... рассмотреть мою кандидатуру?

Я вскинула голову.

– На должность домашнего диетолога?

– На должность кого-то домашнего, – пробормотал он.

– А сколько тебе, кстати, лет? – поддела его я. Этой темы мы никогда не касались во время наших походов по книжным магазинам, на побережье, в парк.

– А сколько бы ты мне дала?

Я честно ответила себе на этот вопрос, потом сбросила пять лет.

– Сорок? Он вздохнул:

– Тридцать семь.

Я так изумилась, что даже не смогла этого скрыть.

– Правда?

Его голос, обычно такой густой, такой уверенный, дрогнул.

– Наверное, дело в том, что я очень высокий... и волосы у меня начали седеть в восемнадцать... и, знаешь, профессора всегда кажутся старше...

– Тебе тридцать семь?

– Хочешь взглянуть на мое водительское удостоверение?

– Нет-нет, я тебе верю.

– Я знаю, – он вздохнул, – знаю, что все равно для тебя староват и, наверное, не очень-то тебе подхожу.

– Не говори глупостей...

– Я не красавец и не слишком шустрый, – он посмотрел себе под ноги, – скорее медлительный.

– Особенно теперь, с «расколотой голенью», – пробормотала я.

– И я... хочу сказать, я действительно...

– Мы перешли к эмоциональной части презентации? – спросила я, продолжая дразнить его. – И тебя совсем не волнует, что я толстушка?