Хореограф - [86]

Залевский вынужден был признаться себе наконец, что был в этой паре ведомым. Он шел на поводу, исполнял капризы, утешал и радовался шалостям, подстраивался под переменчивое настроение мальчишки. Он, привыкший руководить, подчинять своей воле, держать под контролем множество людей и обстоятельств, не узнавал себя. Молодой зверек обнюхивал его жизнь, исследовал ее кладовые – с целью поживиться и, не найдя подходящего корма, ласково вгрызался в его нутро. Похоже, он все-таки влюбился. И это было не просто сексуальным влечением. Он любил в этом юноше все: живость ума и непредсказуемость, веселый нрав и резкие перепады настроения, искренность, отчаянность, наивное лукавство. Удивительную выразительность его облика и жестов. Млел от звучания его голоса даже в разговоре, а не только с подмостков. И сражен был его обнаженной чувственностью на сцене. Но, как ни странно, за всем этим виделся хореографу мощный характер, твердая решимость и готовность к дерзкому штурму. В одиночку.

Он даже не дотронулся до него ни разу. Только во сне. Если это был сон. Баловство на пляже и ночной, мучительно сладкий «обогрев» в счет не шли. Даже за руку ни разу не взял. Не позволил себе ни одного откровенного прикосновения. Может быть – напрасно? Может быть, стоило? Просто посмотреть на реакцию… Он ведь трогал Марина. Кусал, брал за руку, хватался за плечи, да просто ездил на нем верхом… Это что-нибудь значило? Соприкосновение двух тел, то ли нечаянное, то ли намеренное… Во всяком случае, он простил Залевскому утренний приступ раздражения и теперь сидел рядом с ним на тахте, молча и сосредоточенно заряжал в поисковики свое имя и выискивал упоминания о себе. Впрочем, хореографу теперь тоже было, что прощать. Только он не спешил. Ощущал тяжесть камня за пазухой.

Марин увлекся каким-то чтивом в интернете и неожиданно процитировал вслух:

– «Среди первых пятнадцати римских императоров один только Клавдий не имел любовных связей с мужчинами. Это считалось необычным поведением и высмеивалось поэтами и писателями, которые говорили: любя только женщин, Клавдий сам стал женоподобным».

Он ждал реакции. Ничтожно малая вероятность скребла его сознание.

– А потом Римская империя пала, – не отрываясь от монитора, прокомментировал парень. – Хотя мне лично кажется, что всё было совсем наоборот: не разврат погубил империю, а люди, предчувствуя конец, спешили познать все возможные удовольствия.

– Ты бы в таких обстоятельствах тоже спешил познать все удовольствия?

– Если я захочу чего-то особенного, мне не понадобится для этого конец света.

Так что мешает?!! Что тебе мешает захотеть здесь и сейчас, хотел закричать хореограф и вдруг понял, что боится ответа, как приговора. Вылезла из дальнего заповедного закутка памяти старая песенка – бодрая муть, простодушная считалочка: «Выбери меня! Выбери меня, птица счастья завтрашнего дня!» Они не подозревали, о чем поют, эти советские менестрели. Они пели об этом завтрашнем парне. Да, он именно завтрашний. Непостижимый и недосягаемый, как эпоха, в которой тебе жить не суждено. Потому что твой состав уже везет тебя, вчерашнего, со всем твоим накопленным скарбом, под гору, и ты даже среди своих учеников видишь мыслящих более авангардно и в настолько ином ракурсе, что тебе самому уже не распознать этот слой.

– Парадокс, – посетовал Марин, – из античного искусства человечество черпает образцы, признает его классикой, но при этом осуждает поведение людей античной эпохи, которое и рождало эти образцы, делало их востребованными. Лицемерно не признает и порицает ту самую почву, на которой произрастает высокое искусство. Ты знаешь, что в Древней Греции гомосексуальные связи были институционализированы? И боги олимпийские позволяли себе, и люди. В Спарте, например, каждому юноше полагалось иметь «поклонника», который отвечал за его воспитание и штрафовался за его провинности.

А если он просто не может решить для себя, в каком качестве ему больше нужен Марин: отец или… все? Одно исключало другое. Залевский готов был стать для него почти всем. Но оказалось, что этого человека можно любить только на его условиях. И, возможно, потом, когда условия будут приняты и в точности соблюдены, тогда и воспоследует награда… Да, он жил ожиданием вознаграждения за свою любовь. И почему он, Залевский, до сих пор ищет опору, поддержку в истории, мифологии, литературе, если лучшим, самым убедительным доказательством легитимности и природности существования таких, как он, служат его собственные чувства? Десять процентов особенных в любой популяции, не только в человеческой. Природа регулирует, сообразуясь со своими закономерностями рождаемости, кормов и прочего. «Это ваш выбор», слышит он. У него нет выбора! Это все равно что сказать чернокожему: «это ваш выбор»!

– Господи, я когда-нибудь стану свободным?

О чем он? О чем он думал перед тем, как задал вопрос? Он хотел стать свободным от собственных терзаний? Свободу распоряжаться своей жизнью, выстраивать ее по своему вкусу и в соответствии со своими желаниями, дают только деньги. Он – об этом?

– Ты рассчитываешь получить ответ от самого Господа? – спросил Залевский. – Или удовлетворишься опосредованным? Я тебе открою один секрет: у тебя может быть столько свободы, сколько ты захочешь себе позволить. Понимаешь? Ты сам!