Хора на выбывание - [35]

— … Общий знаменатель, который ознаменует, — запуталась она, и тут же выкрутилась, — нет, господа журналисты, не масло масляное, а…

Журналисты в зале вежливо засмеялись. Особенно усердствовали представители национал-радикальной прессы. Ну и чего они смеются, — с тоской взмолилась богу посол, — господи, отчего они смеются, вот у нас в Штатах, все бы вежливо, корректно и сухо улыбнулись, и не мешали мне гоготом, обнаженными зубами, боже ты мой, какие тут у них всех ужасные черные, желтые, в трещинах, зубы, это, наверное, от воды, она у них препаршивейшая, надо бы попросить техническую службу привезти еще несколько цистерн для нужд посольства, не то…

— Дрозофила, — мягко сказал Лоринков, — просто дрозофила. И в Америке такие бывают.

Встал, и, в общем молчании подойдя к послу, поймал мошку в ладони. Потом подошел к окну и выпустил насекомое на улицу. Затем журналист прошел на свое место и сел.

— Спасибо, — растерянно сказала Смит, — о, спасибо.

ХХХХХХ

— Единственный человек, с которым можно иметь дело в этой стране, — Воронин!

Швейцарский представитель Парламентской Ассамблеи Евросоюза Франк Гусман сердито захлопнул папку. Делегация, во главе которой он пытался разобраться, кто нарушает права человека в Молдавии: тупая власть или упертая оппозиция, находилась в Кишиневе третий день. За это время Гусман ничего не понял, за исключением лишь того, что молдаванин — самое популярное блюдо на столе у другого молдаванина.

— Это народ каннибалов! — орал Франк своему коллеге в гостиничном номере. — Друг друга жрут! Дядя из партии христиан ненавидит племянника из партии либералов, а тот готов удавить сына, за то, что тот вступил в комсомол!

Сейчас Гусман сидел в парламентском кабинете, отдыхая после беседы с лидером оппозиции Рошкой, главой умеренной оппозиции Брагишем, и предводителем фракции коммунистов, по сути, тенью Воронина, — Степанюком. Цивилизованной беседы не получилось. Рошка назвал Брагиша «использованным презервативом», тот сказал что-то невнятно-оскорбительное о Рошке, а Степанюк крепко покрыл матом обоих, вызвав дружный взрыв негодования оппозиционеров. Гусман сидел тихонько, боясь ненароком получить по голове от этих молодых и горячих варваров, только приступивших к строительству демократического государства. В промежутках между громкой бранью, когда спорящие, мерно сопя, отдувались, и промокали взмокшие лбы платками, в кабинете мерно тикали часы «Ролекс» швейцарского гостя…

— Только Воронин! Больше не с кем разговаривать, — повторил Франк.

— Отнюдь, — возразил Лоринков, — отнюдь. Боюсь, с Ворониным тоже не о чем разговаривать.

— Но что-то же с этой страной надо делать! — в отчаянии возопил Гусман.

— А есть страна? — парировал Лоринков. — Вот уж нет. Государства Молдавия не существует. Вы посетили государство-фикцию. Есть местность Молдавия. Земля Молдавия. Плоть Молдавия. Кровь Молдавия. Запах Молдавия. Цвет Молдавия. Ощущение Молдавия. До таких бюрократических тонкостей, как управленческий аппарат, осознание государственности, управление территорией мы, молдаване, не снисходим. Зачем вы приехали? Погостите, да уезжайте. Вы посетили землю призраков, только вместо привидений здесь эмоции и страсти. Полюбуетесь, и уедете.

— Но ведь у вас такая маленькая страна, — в отчаянии простонал Гусман, — вам надо беречь ее, и вас, жителей ее, и так мало, а вы еще отчаянно ссоритесь…

— Нас мало? — искренне удивился Лоринков, и встал.

Подойдя к окну, он отдернул штору, и знаком пригласил Гусмана подойти. Тот подчинился.

— Видишь, — толпа? — глухо спросил журналист.

— Да.

— Эта толпа — митингующие. Терпеть их не могу, честно тебе говорю. Но все равно они — как мой палец. Или нога. Часть меня. Я ими недоволен, но принимаю их. В чем-то они — я. И я дли них — то же самое, что и они для меня. Нас мало, говоришь? Оставайся в Молдавии!

Лоринков широко и печально улыбнулся. Что-то в пронзительно зеленых глазах собеседника показалось Гусману таким зловеще знакомым, что он понял: никогда в Молдавии оставаться нельзя. Журналист почуял перемену в настроении Франки и кивнул:

— Боишься. Правильно. Эта земля — ловушка. Липкая лента. Только приедь сюда, только останься. Ты пропал. Запомни: каждый, кто приехал в Молдавию, и пожил здесь, потерял прошлое, потерял память, потерял все. Он стал жителем этой призрачной местности, стал молдаванином, не в национальном плане, о, нет! Скорей, в географическом. Поживи здесь. Тебе нигде потом не будет хорошо. Но, что страшно, тебе и здесь хорошо не будет. Но ты захочешь плохого в Молдавии, а не плохого где-то еще. Понимаешь? Не понимаешь. И не поймешь. Но — чувствуешь. Поэтому я за тебя, морда твоя швейцарская, спокоен.

Лоринков вновь указал на толпу. Гусман посмотрел вниз, и повернулся к столу. Перевел дыхание.

— Кого поддерживать будете? — деловито спросил Лоринков.

— Вы очень резко меняете тон, мне трудно наладиться к такой беседе, — протестующе поднял руки Франк.

— Не «наладиться», швейцарец ты наш, а «привыкнуть». Так, кажется, правильнее.

— Ну, привыкнуть.

— Так кого поддержите?

— Понимаете, — протянул Гусман, — мы исходим из того, что, как бы не завершился нынешний конфликт, одно мы должны считать непременным условием его разрешения: учет интересов всех граждан республики…