Хомуня - [6]

Астарта отошла к бревну и начала раздеваться. Сначала сбросила с себя плащ, потом разорванное на боку мокрое платье и нательную сорочку.

— Она безумна, — шепнул Хомуня купцу.

Астарта стала перед костром, медленно обеими руками откинула за плечи подсохшие волосы и, прекрасная, как Афродита — ее статуи когда-то так поразили Хомуню, — осторожно ступая босыми ногами, снова подошла к Омару Тайфуру.

— Посмотри на меня, мой любимый Санерг. Потрогай — и ты убедишься, что грудь моя не менее упруга, чем прежде. Что же ты медлишь, прикоснись.

Астарта взяла руки Тайфура и приложила их к своим грудям.

— Ты весь горишь. В твоих ладонях столько тепла, что я уже совсем согрелась, — сказала она. — Только не отпускай меня, Санерг. Проведи руками по животу. Вот так. И по бедрам.

Астарта вдруг нахмурилась, отступила от Тайфура и приблизилась к Хомуне. Долго стояла молча, затем подняла руки и погладила ему бороду.

— Сколько сострадания я вижу в твоих глазах, старик. У тебя доброе сердце. Скажи, оно так же страдает, как и мое? И болит так же?

Хомуня не ответил. Он подумал о том, что все его страдания ничего не значат по сравнению с теми бедами, которые, по всему видать, пришлось пережить этой душевнобольной женщине, назвавшей себя Астартой. Даже то малое, что можно было понять из ее бессвязной речи, ни в какое сравнение не шло с его, Хомуни, собственными испытаниями. И разве можно физические боли мужчины сравнить с душевными муками матери?

Женщина как-то сразу потеряла интерес к Хомуне, не дождавшись его ответа, снова подошла к Омару Тайфуру.

— Посмотри, Санерг, как больно было моему сердцу. — Астарта повернулась ближе к свету, подняла рукой левую грудь — и все увидели рваные рубцы. — Я вытащила отсюда стрелу. А тебя спасти не могла.

— А-а-а-а! — завопил Валсамон. Увидев шрам на груди женщины, он снова вспомнил скелет из коморы княжеского дворца. — Нечистая сила!

Валсамон крестился, читал молитву, а женщина удивленно на него смотрела.

— А где же мой мальчик, что же это я? Он же не умеет плавать. Мне надо в море, а волны сегодня особенно высокие. Я боюсь за своего мальчика! — громко застонала она и бросилась к выходу.

— Куда же ты, Астарта, вернись! — кинулся следом Хомуня. — Пропадешь!

Хомуня выскочил из церкви — женщины уже не было.

Дождь перестал. На небе сияли яркие звезды. Луна, взобравшись на княжеский дворец, готова была покатиться по крыше. Ветер утих.

Постояв немного, Хомуня повернул в церковь. Но не успел сделать и двух шагов, как почти рядом, в траве, услышал слабый стон Астарты. Хомуня подхватил мокрое от дождя холодное тело и понес в церковь.

Омар Тайфур расстелил у костра плащ Астарты, и Хомуня осторожно опустил на него потерявшую сознание женщину. Валсамон подбросил в костер хворосту. Пламя разгорелось сильнее. Астарта открыла глаза, но взгляд ее был уже не живым, потухшим. Хомуня хотел подложить ей под голову валявшийся рядом мешок Валсамона, но, едва прикоснулся к Астарте — почувствовал, как мелкая дрожь пробежала по ее телу. Астарта приоткрыла рот, судорожно, со стоном вдохнула воздух и тотчас затихла. Она умерла.

Хомуня перекрестился, прикрыл обнаженное тело мокрым платьем, взглянул на Тайфура. Купец стоял, уронив на грудь голову, и беззвучно, одними губами, читал молитву.

* * *

Возвратились в табор поздней ночью. Аристин не спал, ждал Омара Тайфура и не давал погаснуть костру. Каменная статуя древней богини Астарты, подсвеченная красноватыми всполохами, смотрела на Санерга и дальше, в степь, в бездонное звездное небо.

Утром Омар Тайфур долго не выходил из шатра. Хомуня успел подогреть воду — купец имел привычку и в жаркие дни умываться только теплой, — приготовить ему завтрак, но Тайфур не спешил вставать. Хомуне, сидевшему подле шатра, с противоположной стороны от входа, где еще держалась неширокая полоса тени, слышно было, как Омар Тайфур поминутно ворочается в постели и горестно вздыхает. Хомуня предполагал, что купец так тяжело переживает встречу с Астартой, ее неожиданную смерть. Но это было не совсем так. Хотя все, что произошло с Астартой, не оставило Тайфура равнодушным, расстроился он не столько из-за ее смерти, сколько из-за того, что мужа этой женщины убили собственные рабы. Тайфур боялся, что здесь, вдали от городов и селений, его невольникам тоже несложно будет расправиться со своим хозяином.

Тайфур лежал в шатре и чувствовал себя самым несчастным человеком на земле. Ему рисовались ужасные по своей жестокости картины. Представлялось, что рабы давно сговорились убить хозяина, но прежде чем сделать это, непременно будут всячески издеваться над ним, наслаждаясь его муками. Тайфур порой воспалялся так сильно, что наяву бредил, даже чувствовал, как острые ножи телохранителей с хрустом вонзаются в его тело. Он готов был кричать от воображаемой боли, но не смел этого делать, боялся, что рабы, догадавшись о трусости своего господина, наверняка поспешат приступить к задуманным ими кровавым замыслам. Тайфур так разбередил душу, что уже не видел никакого выхода из положения, созданного собственным воображением, и совсем пал духом. Ему казалось, что если даже сейчас встанет, выйдет из шатра и разделит между рабами свое имущество, то и тогда не избежит смерти.