Homo sacer. Чрезвычайное положение - [24]

Шмитту, несмотря на то что он не был специалистом по римской истории и римскому праву, тем не менее, iustitium как форма чрезвычайного положения был известен (das martial law eine Art iustitium voraussetzt — martial law подразумевает в некотором роде iustitium[142]); вполне возможно, что Шмитт узнал о нем из монографии Ниссена (его имя приводится в «Диктатуре», хоть и в связи с другим текстом). Разделяя идею Ниссена о том, что чрезвычайное положение представляет собой «пустоту права» (Ниссен говорил о юридическом вакууме), Шмитт в связи с senatus consultum ultimum предпочитает говорить о квазидиктатуре (что предполагает знакомство если не с работой Плауманна 1913 года, то по меньшей мере с «Римским государственным правом» Моммзена).

3.5.

Этο пространство аномии неожиданно настолько совпадает с пространством жизни граждан, что дезориентирует не только современных ученых, но и античных авторов. Так, описывая созданную iustitium ситуацию, Ливий утверждает, что консулы, высшие римские магистраты, были in privato abditi, то есть низведены до статуса простых граждан[143]; с другой стороны, Цицерон пишет, что Сципион Назика, хоть он и был всего лишь гражданином, убивая Тиберия Гракха, действовал «как консул» (privatus ut si consul esset)'[144]. Iustitium, видимо, ставит под вопрос само состояние публичного пространства, однако при этом и личное пространство в той же мере незамедлительно оказывается нейтрализованным. Столь парадоксальное совпадение частного и общественного, ius civile[145] и imperium, а в предельном случае юридического и неюридического, вскрывает в действительности трудность или даже невозможность разрешить основную проблему — определить природу совершаемых во время iustitium актов. Что есть эта человеческая деятельность, полностью захваченная юридической пустотой? Кажется, будто перед лицом открывающегося человеческой деятельности пространства абсолютной аномии в страхе отступают и наши предки, и наши современники. И Моммзен, и Ниссен (который также безоговорочно признает, что iustitium имеет характер юридического tempus mortuum‑) довольствуются первый — столь же неопределенным Notstandscommando, а второй — «неограниченным командованием» (Befehl)'[146], соответствующим столь же неограниченному подчинению. Но как подобное командование может выжить в отсутствие каких–либо юридических предписаний и постановлений?

В этой перспективе видна также невозможность (общая для современных и древних источников) четкого определения юридических последствий действий, совершенных во время iustitium с целью спасения res publica. Эта проблема была особенно важной, так как касалась вопроса наказуемости или ненаказуемости убийства indemnatus[147] римского гражданина. Уже Цицерон, говоря об убийстве сторонниками Опимия последователей Гая Гракха, определяет проблему наказуемости убийства римского гражданина во исполнение senatus consultum ultimum как «общий вопрос» (infinita quaestio)[148]. Ниссен, со своей стороны, утверждает, что ни магистрат, исполнявший постановление сената, ни последовавшие за ним граждане не могли быть наказаны после прекращения iustitium; однако это противоречит тому факту, что против Опимия, тем не менее, было возбуждено дело (хоть впоследствии он и был оправдан) и что Цицерон был приговорен к изгнанию за кровавое подавление заговора Катилины.

В действительности же неверна сама постановка вопроса. Эта апория проясняется только в том случае, если учитывать, что совершенные во время iustitium действия производятся в юридической пустоте и потому принципиально не поддаются правовому определению. С правовой точки зрения человеческие поступки можно разделить на законодательные, исполнительные и преступные действия. Но и магистрат, и обычный гражданин, действующие во время iustitium, со всей очевидностью не исполняют, не преступают и тем более не создают закон. Все ученые сходятся во мнении, что senatus consultum ultimum не имеет никакого позитивного содержания: оно ограничивается тем, что дает наставление в крайне расплывчатой форме (videant consules…[149]), оставляющей за магистратами или исполняющими их обязанности право действовать полностью по своему усмотрению или вовсе бездействовать. Можно сказать (если бы мы хотели любой ценой дать название совершаемому в условиях аномии), что тот, кто действует во время iustitium, не выполняет и не преступает, но не–выполняет закон. В этом отношении его действия являются чистыми фактами, оценка которых по окончании iustitium будет зависеть от обстоятельств; но до тех пор пока длится iustitium, они абсолютно не решаемы, и определение их природы — исполнительной ли, преступной ли, а в предельном случае человеческой, животной или божественной — выходит за рамки права.

З.6.

Теперь постараемся в сжатой тезисной форме изложить результаты нашего исследования генеалогии iustitium.

1) Чрезвычайное положение является не диктатурой (конституционной или неконституционной, комиссарской или суверенной), но пространством правового вакуума, зоной аномии, в которой парализованы все юридические понятия — и прежде всего различие частного и общественного. Поэтому любые теории, которые пытаются непосредственно связать чрезвычайное положение и право, ошибочны; таковыми являются и теория крайней необходимости как первичного источника права, и теория, интерпретирующая чрезвычайное положение как применение государством права на самооборону или восстановление первоначального плероматического состояния права («полновластие»). Но ошибочны также и те теории, которые, подобно теории Шмитта, пытаются опосредованно вписать чрезвычайное положение в юридический контекст, закрепляя его в различии между нормами права и нормами осуществления права, между учредительной и учрежденной властью, между нормой и решением. Состояние крайней необходимости является не «состоянием права», а пространством без права (несмотря на то, что оно не является естественным состоянием, но представляется как аномия, происходящая из приостановления права).