Холсты - [3]

ему верная подруга,

Первой к миске бегает,

за кота обедает.

Почему-то только кот

не худеет, вот.

А ещё бы я сказала,

даже и наоборот, вот.

Как у моего кота

стало много живота.

Красота!

Летний ливень

Дождь расходится, густеет,

Налетает на крыльцо,

Сыростью из окон веет,

Лижет влагою лицо,

Прижимает ветви долу,

Треск — и вишни старой стон…

Ветер выпевает соло

Каждый тон и полутон.

Набирает буря силу,

Рубероид с крыши рвёт,

И играют ветра пилы,

И с небес река течёт.

Яблонь чёрные колени

Тонут в слякоти земной,

В дождевой алеет пене

Сбитых яблок ровный слой.

Чайки мокрыми крылами

Обречённо шевелят

И, поникнув головами,

Молча вытянулись в ряд

На коньке соседской крыши

В этом мареве густом.

Сад внизу гвоздикой вышит

По канве травы — крестом…

Первый луч пробился еле,

Робким блеском хмарь спугнул,

Вновь пичуги зазвенели,

Кончик радуги мелькнул

И разлился полосою,

Выгнув разноцветьем свет.

Над омытой красотою —

Ливня летнего привет…

Холсты

Старые часы

Не люблю четверги, как предвестники скорой разлуки,

Как оскомину дней, надоевший пустой пересчёт.

Я обычно в четверг изнываю, дурею от скуки,

Но часы, как назло, не хотят продвигаться вперёд.

А часы не спешат, мерно маятник ходит со стуком,

В этой старой коробке зубцами стальных шестерён

Перемолота жизнь моя в пыль, перемолота в муку,

Вечный азимут стрелки латунной мне в душу вострён.

Он сокрыт завитком, как безумьем сокрыто когда-то

Время юности было, не знавшее тяжести ног…

Я в четверг узнаю в ходе времени поступь Пилата,

Не сменившего так и ни разу солдатских сапог.

И, восстав из руин, из уютной пещеры кровати,

Перетекши в гостиную тенью заложницы тьмы,

На ходу надеваю любимое красное платье

И маячу до вечера флагом в окошке тюрьмы.

Понемногу вкушаю рассвета, заката и кофе,

И, дозируя силы, остаток их трачу на сон,

Дабы к пятничной выйти, исполнившись счастья, Голгофе,

С чистым сердцем часов моих слыша прощальный трезвон.

Речитатив

В моём коллаже день сменяет ночь,

И мысль одна сверлит больное темя,

Что в этом мире некому помочь

Мне стать неуязвимой перед всеми.

Я ощущаю рядом пустоту

В густой толпе и некуда деваться

Мне, стиснутой телами, лишь бреду,

Шепча речитатив аллитераций.

Скрипит под стрелкой гнутый циферблат,

И смерть заядло выбирает снасти.

Мои стигматы пламенем горят

В людской пучине низменного счастья.

Я жгу себя на медленном огне

Костра потерь, подкладывая угли,

А ночь сменяет день в моём окне,

И жизни тусклый свет идёт на убыль.

В сумерках

Цвет сумерек сгущен тенями,

Стволами расчерчен дерев,

И снега холодное пламя

Порхает меж сосен. Осев

На вязкой от грязи дороге,

Смешавшись с опавшей листвой,

Прильнувши к озёрной осоке,

Сияет своей новизной

И кружит в свободном паденье,

Как в вальсе. Белёсая мгла

Сравняла и вечер осенний

И водного призму стекла

В единое целое, влагой

Наполнив вечерний пейзаж

И сделав прозрачной бумагой

Осенний скупой антураж.

Звучание

Из гаммы мажорной минорным звучу флажолетом,

В восходе ищу знаки смысла и подлинной веры,

В закате опять нахожу приземлённость бекара

И ключ мирозданья — в сгустившейся пагубе ночи.

Наверное, что-то сломалось в часах из картона,

К которым привешены цепи и медные гири.

Пророчество птицы измерено жалобным писком,

И ждёт ненасытная бездна опять подношений.

А бабочка бьётся в стекло закупоренной страстью,

Чья целостность веку сродни из обугленных крыльев.

Не знаю, когда я вступлю в эту реку молчанья,

Где весь эпатаж осыпается кварцевой пылью…

Оркестры вздохнут в вышине синей музыкой света,

Чистейшей симфонией мира, добра и покоя.

Змеиною кожею сморщится смертное тело,

И бабочка страстной души воспарит над землёю.

Человече

Мягче мякоти киви, краснее созревших томатов

Человечье, покрытое тонкою кожей, нутро,

Что на алчность и подлость излюбленно было богато,

Райским змеем обмануто ловко, премудро, хитро.

Яда выплюнул он в эти тонкие синие вены

Слишком много, — достало для войн и бранчбы на века.

И давно кардинальные миру нужны перемены,

Но людишки с соблазном не в силах бороться пока:

Их лапошить легко за кусочки вощёной бумаги

Под наркозом любым — от глагола и до мишуры…

И во все времена единицам хватало отваги

Из сомнительных рук не принять, а отвергнуть дары.

Протоплазма Земли, удобрение бранного поля,

Ненасытная плоть, добровольный вселенский подмор,

Ты без разума нищ и, в рабах прозябая, доколе

Будешь, волю презрев, сохранять лишь накопленный сор?

Ты, по образу созданный Бога, погрязший в гордыне

Из-за призрачной власти над миром, за звон медяков

Превращающий землю из сада — в жаровню пустыни,

На смерть будешь потомками проклят во веки веков.

Не найти тебе счастья в богатстве, не будет покоя

Без тепла человеческих чувств, без духовности уз…

Наша грешная жизнь без любви и полушки не стоит,

Как без Божьего имени воздух отравленный пуст.

Застенчиво, доверчиво, печально

Застенчиво, доверчиво, печально

Ласкает клён оконный переплёт,

И жёлтый лист — стафет его прощальный

Ещё чуть-чуть и в лужу упадёт,

И письмена размокнут жильных строчек,

И побуреет золото, увы.

Висит паук намокший, как комочек,

С крестом на тельце… А из головы

Нейдёт моей, как не хочу я в город,

Как душно мне в пространстве серых стен,

Какой по воле ощущаю голод

Я там, где сердце попадает в плен