Холотропное дыхание. Новый подход к самоисследованию и терапии - [43]

Спустя некоторое время с огромным напряжением мне, наконец, удалось перевернуться на живот, и я увидела себя в красивой местности, бегающей по пляжу, плавающей и ныряющей в кристально чистой воде. Я осознала, что местность, в которой я оказалась, была той же, что изображена на панцире черепахи. Я чувствовала себя свободной и наслаждалась ароматом цветов, стремительными водопадами и воздухом, наполненным запахом сосен. Я чувствовала себя старой, как сама земля, и юной как Вечный Щенок (шутливая ссылка на юнгианский архетип Вечной Девы [Рие11а Е1^егп^а]). Я увидела маленький водоем и пошла попить; когда я это делала, мои тело и ум наполняло ощущение здоровья и огромного благополучия.

В ночь после сеанса мне приснилось, что я нахожусь в Риме перед церковью и встречаю буддистскую монахиню. Она поделилась со мной историей о своем путешествии посвящения, а я рассказала ей о своем, включавшем в себя паломничество с горы Эверест (которая в моем сне находилась на севере Европы) в пустыню Сахара с остановкой в Ассизи. Ландшафт, который я в своем сне описывала буддистской монахине, был тем же, что я ранее, на сеансе работы с дыханием, представляла себе изображенным на панцире черепахи (рисунок Ш.3).

Следующий отчет описывает сеанс Холотропного Дыхания Роя – 53-летнего психиатра и страстного альпиниста – который вернул его к его рождению и к травматическим переживаниям и эмоциональной депривации в ранний период жизни после рождения. Пережив воспоминания об этих событиях, он осознал, как глубоко они повлияли на его последующую жизнь.

Он также получил кое-какие удивительные прозрения в отношении связи между его любимым спортом и его биологическим рождением. Хотя основной фокус сеанса Роя был биографическим и перинатальным, большая часть его целительной силы исходила из трансперсонального измерения.

Во вторник 15 июля стоит прекрасная погода – теплое солнце, прохладные ветерки, глубокое, ясное голубое небо – напоминающая долину Йосемити летом. Я замечаю другие чувства, напоминающие те, что были перед большим Йосемитским восхождением: то же чувство опасения, та же неуверенная решимость перед лицом предчувствуемого испытания, даже тот же самый нервный диурез (необычно большой выход мочи). Приму ли я этот вызов или отступлю? Выйду ли я из испытания целым или травмированным? Я не знаю.

Я начинаю дышать глубоко, быстрее, еще глубже. Мои руки и ноги начинают дрожать. Музыка пульсирует и вдруг я ни с того ни с сего оказываюсь лезущим высоко на склоне горы Эль Кейпитен в Йосемити. Я с легкостью и грацией перемещаюсь по требующей напряжения сил вертикальной расселине. Солнце пригревает мне спину, дует легкий прохладный ветерок, и сверху открывается захватывающ ий вид на дно долины. Я полон жизни, наслаждаясь движением, солнцем, ощущением камня. Я лезу первым, так решительно, что мне нет нужды останавливаться, чтобы ставить страховку. Я чувствую глубокое желание быть свободным от веревки, отвязать ее и – летать.

Вместе с этим желанием приходит ощущение, что меня что-то сдерживает, стесняет – что? Мой внутренний голос – голос моего отца – пугает: свобода была бы слишком опасной. Я не могу разглядеть, кто мой партнер по восхождению, но чувствую, что меня сдерживает именно мой отец. Я чувствую себя увязшим в старых убеждениях, старом образе мыслей. Я нуждаюсь в его одобрении моей идентичности. Я продолжаю верить и действовать так, будто моя идентичность, моя ценность, моя важность приходят извне меня самого. Побуждение освободиться, парить становится сильнее. Я начинаю плакать и сердиться.

Как долго я собираюсь продолжать позволять, чтобы меня сдерживала папина (или моя собственная) неуверенность, его страхи, его понятия правильного и неправильного, его вина, его отсутствие увлеченности? Когда я вообще собираюсь быть способным освободиться, отвязать веревку и парить? Я становлюсь сердитым на все, что меня сдерживает – и у него, кажется, мужское лицо. Посреди своих слез и гнева, я начинаю развязывать веревку. Я чувствую сопротивление и сильное возражение – то ли моего напарника по восхождению, то ли моего внутреннего голоса. Я не знаю. Это сопротивление кажется коренящимся в страхах и моральных суждениях. Я не заканчиваю развязывать узел, образ меркнет, и я валюсь обратно на матрас.

Но мой гнев усиливается и мои слезы становятся еще горче. На самом деле, я не знаю, почему я так взбешен, но чувствую, что не получил руководства, в котором нуждался, меня не научили тому, что значит быть мужчиной средних лет или не показали, как стареть элегантно. Отец теперь развалина, старик, на которого больше нельзя сердиться, и по отношению к которому уместно сострадание, а не гнев. Таким образом, он лишил меня моего права на гнев. Я сердит на какое-то великое упущение, на какую-то великую потребность, которая осталась неудовлетворенной. Возможно, потребность в его понимании и одобрении. Возможно, желание иметь отца, который больше участвует в жизни, кто мог бы помочь мне стать цельным человеком. Поэтому мой гнев питает смутное чувство неудовлетворенной потребности.