Холоп августейшего демократа - [55]

— А кады на гору утром бегали да с её стреляную Митрадору принесли, — опять вклинилась девушка и вдруг, словно спохватившись, отпрянула обратно за спину своего дружка и уже оттуда, правда, не так бойко добавила: — А Юньки тогда ещё и не было, он к старой барыне с письмом ездил.

Юнька толкнул её локтем и раздражённо цыкнул.

— По поручению атамана я в село мотался, насчёт выкупу и на разведку. Войско в старую крепость пригнали, ворота затво­рили, пушки ладить стали, а старого Прохора произвели в комен­данты крепости и приказали вас изыскать и закандалить.

— Ну, и пусть себе кандалят, ты только это, паря, от главного- то не уюливай. Так что дальше было?

— А дальше оне втроём уж какой-то непонятный разговор завели, и слова навроде ненашенские, мы-то ни шиша так и не разобрали. И там ещё более барынька наша говорила, а мужики молчали, да каки-т вопросы задавали.

— Правда, дядечка! — как авторитетный свидетель под­твердила девушка. — Я хоть и не знаю нового языка, но учила малешко, так я смогла разобрать только, что они говорили про синь-камень и про каких-то чародеев, которые, вроде как, в этой горе живут...

— Одним словом, — перебил невесту парень, — пошли мы втроём к скорбной избе, где бабка Пуркина народ к загробной жиз­ни готовит, атаман зашёл, забрал голую покойницу, прикрыл её моим трофеем, и оне с Миновичем побежали к дому, а я двери в избе-то подпёр за ними. Потом мы отворили потаённый лаз — он там, в дровнике — и, затеплив факелы, стали под землю спускаться. В пещоре страшно было. Вскорости добрели до подземного казема­та, большого такого — ни стен, ни потолка не видать. В серёдке, а, может, где и в другом месте на полу больша така голубая каменюка лежит, ровно как под водопадом, куда мы со старцем да евонными девками на ладье улетели. Енох постлал на камень ну ту марлю, ка­мень, вроде, даже как засветился. Взял тряпку крепко за края и ве­лел мне на неё каменёк увесистый бросить. Я всё сполнил, и камень ушёл в камень, а материю он выдернул в обратную.

Постлали они ещё раз тряпку, да за один край вдвоём держат, а мне с девками велели на неё покойницу приладить...

— Тяжеленько это было сотворить. Никак она, бедняга, не умещалась на том лоскуте, — вставила своё свидетельство Даша. — Вот всё же усадили, а чуда нет. Тогда наша барынька и говорит, это её, дескать, грехи не пускают, надо чтобы невинной она была, а так не разверзнется.

— Невиновной в чём? — перебил её Макута.

Даша залилась румянцем и потупилась, не зная, что и отве­тить взрослому мужчине.

— Да, чтобы она мужика не пробовала, — пришёл ей на вы­ручку Юнь, довольный тем, что самому Макуте что-то растолко­вал. — Сняли мы убиенную, положили в сторонке, а Енох Мино­вич хвать Дашу и на лоскут этот, я её за руку едва успел хватить, а она тоже не проваливается. Тогда Маша встала на колени, об­локотилась на тот камень, тут руки ейные туда и погрязли. Она спужалась и отпрянула.

«Видите, меня они пускают, — говорит, — я сейчас, мол, возьму Митадору, обниму, вы её ко мне ремнями привяжите, и я прыгну. А там будь что будет. Верю, — говорит, — оне добрые и нам помогут». Так всё и сделали. Теперь оне обе там, — шумно выдохнул Юнька.

— А что же ейный жених? — медленно вставая и поглаживая усы, спросил атаман. — Неужто так спокойно и бросил свою за­знобу в пасть чёрт-те чего? Хорош гусь. Али это его Сар-мэн припугнул?

— Да что вы, дядечка атаман! — всплеснула руками совсем осмелевшая Дашка. — Они на том камне и сами все прыгали и Юньку заставляли, и всё ни в какую. А потом Енох Минович и Машенька долго целовались и клялись друг другу в любви, и что всегда будут ждать друг дружку. Так красиво было, что я даже заплакала. Вот теперь всё.

— А тряпка та где ? — как бы невзначай спросил атаман, про­должая гладить усы.

— Так она же в том камне и застряла. Как барышня с по­койницей сгинули в синем-то камне, он потемнел, и тряпка там замуровалась. Мы сколько не тянули, сколь не пытались резать, даже топором рубили. Всё нипочём!

За окном уже помалу стал собираться вечер. Горы потемне­ли, кедрачи насупились, лёгкой дымкой по низинам и распадкам забелёсился юный прозрачный туман. Солнце ещё продолжало цепляться своими лучами за высокие вершины гор, розово ис­криться на далёких снегах и глетчерах, в тёмно-голубом безоб­лачном небе зажглись первые звёзды, далёкий костёр стал ярче, неярко засветились подслеповатые на закате окна в крайних из­бах посёлка, а короткий сумрак уже набрал силу, вот ещё чуть- чуть и призовёт он на землю свою повелительницу — ночь.

Люди, уставшие друг от друга, спешили поскорее юркнуть в своё одиночество, чтобы хоть несколько недолгих часов побыть наедине с самим собой и ощутить себя человеком.

20

Воробейчиков был как всегда неутомим. Застоявшись в бю­рократическом ничегонеделании, он, что называется, рыл землю носом. За неполные четыре дня, прошедших с приснопамятного собрания вольных каменщиков, административный округ был превращен в военный, а народонаселение, включая бродяг, уйсуров, нелегализованных ханьцев и всех прочих, было безжа­лостно поставлено под ружьё. В каждой захудалой деревеньке в спешном порядке учреждались военные комендатуры, полевые трибуналы и открыты порочные пункты для провинившихся. В отдельных местностях, ввиду явной нехватки мужиков, под ру­жьё были поставлены бабы и незамужние девки. Однако вскоро­сти от этакой затеи пришлось отказаться, ибо войсковые казармы и баракоподобные длинные защитного цвета палатки превраща­лись ночами в форменные Содомы и Гоморры, где даже с фо­нарём невозможно было отыскать жалкого подобия Лота. Видя этакое издевательство над святыми устоями армейской казармы, Наместник разразился громким и подробным приказом, гласив­шим: «Сие форменное скотство, расплодившееся в последнее время в подчинённых мне войсках, не токмо ведёт к невыспанности личного состава, но и отрицательнейшим образом сказы­вается на моральном духе бойцов, коие в течение всего дня на­ходятся в неприязненных отношениях со своими сослуживцами на почве взаимной ревности и перманентной тяги к всевозмож­ному разврату. Во вверенной мне армии получили распростране­ния рукоприкладство, мордобитие, а также невиданные доселе в армейском коллективе инциденты, как то: таскание за космы, плескание кипяткоподобной жидкостью (чаем) на грудь сослу­живицы, поцарапывание мягких тканей лица и прочих мест. А посему...» — и далее шёл подробнейший перечень мер по на­ведению повсеместно образцового порядка. Женская составляю­щая армии была срочно распущенна по домам, их место заняли мужики из более густонаселённых уделов и дорожные рабочие. Правда, в каждой местности из числа социально активных девок и баб, не обременённых узами брака, были сформированы спе­циальные женские батальоны, в обязанности которых входили карательные и поощрительные функции. После чего армейская жизнь вошла в своё привычное повседневное русло.