Холоп августейшего демократа - [35]

В прошлом году скандал всемирный разгорелся: прищучи­ли дочь одного властителя удела. Дама эта без зазрения совести продавала подвластный батюшке народец и оптом и в розницу, только шорох стоял. За год, почитай, сорок тысяч казённых душ загнала, кого своим помещикам, кого на запчасти в Объевру, кого в дальние электоральные зоны, что и концов не сыскать. При­щучить — то прищучили, пошумели для острастки, папашу на пенсию отправили, а дочку-то и отпустили, она ныне во Всевеликом Курултае заседает, законы и права для недопроданных изобретает. Вот такие пироги.

Потому-то барыня и успокоилась, знала, что сейчас точно ни­чего с дочкой не случится. Сар-мэн хоть и безголовый, но всё же Макутин человек, беспредельничать не станет. Вот кабы уйсуры девок умыкнули, ханьцы или кавказские чикинцы, вот тогда дей­ствительно надо было бы волноваться. А так Званская написала письма и Макуте-Бею и Сар-мэну с предложением встретиться и обсудить вопрос о выкупе дочки и её служанки. К слову будет сказано, Макуту-Бея и Сар-менова папашу она даже очень не­плохо знала. Все они когда-то в одной школе учились, а другой в их тогдашнем захолустье и не было.

Так в хлопотах да воздыханиях и день прошёл. Прохору бли­же к вечеру принесли телеграмму от Генерал-Наместника, в коей их высокопревосходительство немедленно требовали Еноха Ми­новича к себе на конфиденциальную аудиенцию. Долго думали, что отвечать на сей призыв, и решили — августейшему оку на­добно донесть всю истинную правду. Так и сделали. И, по на­стоянию Глафиры, ответ подписали: «Исполняющий обязанно­сти коменданта Чумымской крепости Прохор Филиппович Званский», правда, прежде, чем прописать фамилию, долго спорили, какова она у Прохора, эта самая фамилия. Его-то отродясь никто по фамилии и не называл, так всё более Прошка да Прошка. Верх взяла барыня, настояв на родственности.

— А что, правильно, — отряжая посыльного на почту, до­вольная собой, рассуждала Полина Захаровна, — надо когда-то и тебе в люди выбиваться, а то всю жизнь служишь, служишь, а проку — пшик! А тут глядишь, может, и чин какой дадут, да впрямь комендантом поставят, а то уже, почитай, годов пятнад­цать, как крепость-то наша без главы.

— А что я — не голова? — с деланой обидой произнёс Про­хор, которому были приятны рассуждения родственницы.

— Ты голова, ты у нас на все случаи голова.

— А, между прочим, Прохор Филиппович за последние ка­кие месяца три над пороховыми погребами крышу перекрыл, — многозначительно добавила Глафира Ибрагимовна.

— Ох, ты уж меня-то не смеши, какие пороховые погреба? Да он там со своей инвалидной командой капусту квасит, огурцы солит и самогон втихую курит.

— Ну, барыня, это пока порохов нетуть, а как война?! — стоя­ла на своём верная служанка.

— Батюшки святы! — всплеснула руками Званская, — вы только гляньте на неё! Глафира! Не втюрилась ли ты в эту об­лезлую обезьяну?

Прохор смутился. А Глафира, может быть, впервые в жизни не поддакнула своей хозяйке.

— Почему же это Прохор Филиппович — обезьяна? Он эщо вполне справный мужчина, да и родственник ваш как-никак будет.

— Ну, Глашка, гляди, а то я ведь после Рождества могу и под венец вас отправить, да с хозяйским родственным благослове­нием! А что.

Доложили, что с почты вернулся посыльный и опять с бумагой.

В ответной телеграмме сообщалось, что Прохору Званскому присвоено звание обер-каптинармуса, и он назначен комендантом Чулымской крепости, а также ему вменялось в обязанность немед­ленно мобилизовать все имеющиеся в уделе силы и принять над­лежащие меры по розысканию пропавшего высокого чина. «Кро­ме того учредить следствие по данному вопиющему факту и о ходе оного докладывать лично его высокопревосходительству Генерал- Наместнику Воробейчикову». Вот такие дела.

Все бросились поздравлять остолбеневшего Прохора, а тот всё никак не мог поверить, смущённо теребил в руках заветную бумагу, пока Полина Захаровна её у него не отобрала.

— На вот, Глафира, да хорошенько спрячь, а то как чего кос­нётся, так и концов не сыщешь! Бумага она в наших палестинах всегда заглавной почитается, она не чета человеку, ей-то, любез­ной, только и верят.

Прохор, враз помолодевший, побежал исполнять высочай­шую волю, а помещица со своей дворней, принялась готовить гостинцы в плен, да хлопотать втайне о пошивке мундира для новоиспечённого коменданта крепости.

Юнька прискакал под утро.

Собака уже перестала выть. Густой туман застилал всё вокруг, обращая окрестности в полную неузнаваемость. Что-то странное и тайное живёт в тумане, меняется в нём подлунный мир и знако­мое становится незнакомым, и известное принимает чужие черты. Может, оттого в старину и не пускали матери детей бегать в туман, может, своей непонятной силой он и сегодня тянет к себе молодых, стремящихся узнать своё будущее и в нереальной белёсости узреть своего суженого. Может, оно и так, в тумане всё может быть.

Юный всадник скакал сквозь туман, не страшась и не заме­чая его. Ему о тумане было известно многое такое, что и во сне не снилось самым мудрым книжникам.

Юнь подскакал к крепости и удивился. Старые ворота этой фортификационной ненужности были наглухо закрыты, а в ка­раулке над ними тускло светили большие масляные фонари, ко­торые всё время, сколько он помнит, валялись на чердаке дома наместника.