Холодный мир. Сталин и завершение сталинской диктатуры - [9]
Хотя такие сенсационные публикации не соответствовали действительности[44], они вряд ли оставляли Сталина безучастным. С возрастающим подозрением Сталин следил за Молотовым, отмечая с раздражением все неудачные или излишне «независимые» действия своего первого соратника. Это была проблема, масштабы которой постепенно нарастали на протяжении осени 1945 года. Она появилась еще до того, как вождь отбыл в Сочи, в сентябре, когда Молотов в качестве наркома иностранных дел был направлен на первую сессию Совета министров иностранных дел в Лондоне. Хотя Молотову поручили представлять советскую сторону, каждый его шаг контролировался Сталиным в Москве. Сталин и Молотов ежедневно переписывались. Вскоре вождь обнаружил серьезный просчет своего заместителя. Вопрос, возникший в первый день конференции, внешне был тривиальной процедурной деталью: можно ли допустить представителей Франции и Китая, не имевших полноценных прав стран-победительниц, к обсуждению всех вопросов сессии, включая мирные договоры с сателлитами Германии. Формально такое разрешение было бы нарушением договоренностей, достигнутых на Потсдамской конференции[45]. Но, поскольку речь шла только об обсуждении договоров, Молотов пошел навстречу союзникам, выражавшим желание привлечь французов и китайцев. Нараставшие трудности в переговорах и попытки союзников апеллировать к мнению «большинства» (США, Великобритания, Франция и Китай) против СССР выявили недальновидность первоначальной уступки Молотова и обозлили Сталина, когда он узнал об этой уступке. 21 сентября он сделал Молотову резкий выговор: «Пока против Советского Союза стояли англосаксонские государства — США и Англия — никто из них не ставил вопроса о большинстве и меньшинстве. Теперь же, когда в нарушение решений Берлинской конференции и при Вашем попустительстве англосаксам удалось привлечь еще китайцев и французов, Бирнс (государственный секретарь США. — Авт.) нашел возможность поставить вопрос о большинстве и меньшинстве»[46]. «Признаю, — отвечал Молотов, — что сделал крупное упущение. Немедленно приму меры […] Настою на немедленном прекращении общих заседаний пяти министров». Однако, следуя этой линии, Молотов допустил новую бестактность — признался, что действует по указанию Сталина. Получалось, что он, Молотов, в большей мере готов к компромиссам[47]. В конечном счете, Лондонская конференция зашла в тупик[48]. Молотов же пережил не самые приятные моменты в своей жизни. Однако на этом его неприятности не закончились.
Отъезжая в октябре в Сочи, Сталин формально передавал государственные дела в руки «четверки» («пятерки» минус Сталин), неофициально возглавляемой Молотовым. Тем не менее вождь внимательно следил за событиями, получая несколько десятков документов в день, включая проекты постановлений Политбюро, требующих его одобрения, и сводки органов госбезопасности[49]. То, что читал Сталин, предоставляло новые поводы для атак против Молотова. Сначала Сталина возмутила запись беседы Молотова с американским послом А. Гарриманом в начале ноября, в которой Молотов соглашался с выгодными предложениями для США о порядке голосования в Дальневосточной консультативной комиссии для Японии. Хотя на самом деле позиции СССР в Японии были слабыми в любом случае, а сам Сталин в беседе с Гарриманом на юге также пошел на определенные уступки американцам, он предпочел возложить ответственность за проигрыш в Японии на Молотова[50]. В шифровке, отправленной в Москву 4 ноября Сталин обвинил «четверку» в уступчивости, а Молотова в том, что он ведет себя так же, как недавно в Лондоне. «Манера Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство, никуда не годится», — писал Сталин «четверке». «Постараюсь впредь не допускать таких ошибок», — смиренно ответил Молотов[51].
Буквально через несколько дней, 10 ноября, Сталин сделал соратникам еще менее мотивированный выговор. Речь шла о публикации в «Правде» сообщения ТАСС из Лондона о речи Черчилля, рисующей в выгодном свете роль СССР и лично Сталина в войне. Формулируя лозунги последовавших вскоре антизападных кампаний, Сталин писал «четверке»:
«Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР […] У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны черчиллей, Трумэнов, бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу […] Но если мы будем и впредь публиковать подобные речи, мы будем этим насаждать угодничество и низкопоклонство (курсив наш. — Авт.)»[52].
Реакция Сталина была тем более неожиданной, что публикация таких речей была обычной практикой во время войны. В своем ответе, отправленном 11 ноября, Молотов дал понять, что осознает основную причину, стоявшую за сталинской отповедью: «Опубликование сокращенной речи Черчилля было разрешено мною. Считаю это ошибкой, потому что даже в напечатанном у нас виде получилось, что восхваление России и Сталина Черчиллем служит для него маскировкой враждебных Советскому Союзу целей.
