Холодный город - [25]

Чарская налила Комову еще чашку кофе.

— Однажды моя прогулка в этом парке, — вспомнила она, — заставила меня испытать ужасные моменты и могла кончиться весьма печально… Я, сама того не замечая, зашла в такую чащу, что невольно пришлось остановиться. Передо мной стояла какая-то зеленая стена. Громадные пальмы и кустарники были сплошь переплетены цепкими лианами. Я неожиданно почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Не знаю почему, но я сразу поняла, что встретилась с одним из «новых дикарей» — адамитов. Меня охватил ужас, я вскрикнула и пустилась бежать. Но крепкому, ловкому адамиту было нетрудно меня догнать; он схватил и понес меня, раздвигая моим телом кусты, разрывая лианы и заливаясь диким, торжествующим смехом. Я считала себя уже погибшей, и крики мои стали ослабевать. В это время выбежал другой адамит и между ними началась борьба из-за меня. Они злобно кричали и катались по земле в яростной схватке. Я поспешила скрыться в кустарниках и, едва опомнившись от ужаса, старалась уйти как можно дальше. Через час я вышла на одну из аллей и была уже в безопасности.

— Да, это жуткая прогулка, — заметил Комов, — но скажите мне, каким образом случилось, что в Америке, стране чудес техники, рядом с многомиллионными городами уживаются эти дикари? Ведь это ненормально. Значит на свете не все благополучно, и эти дикари — протест, искание, все то же томление духа, которое приводит одних к самоубийству, других к наркотикам или «адамизму». Знаете, — закончила он, — меня очень тянет побывать в этом парке, в котором можно видеть первобытного адамита и над которым жужжит современное аэро.

— Ну что же, сейчас мы и отправимся туда, — сказала Чарская.

Она захватила с собой от жары складной электровентилятор, который был не больше апельсина, и они быстро направилась к станции подвесной дороги.

— Может быть, полетим туда? — предложил Комов.

— Отлично, — ответила она, — дойдем только до линии Е и вызовем из ангара Компании «Воздушный Путь» аэрокэб.

Через десять минут они уже были высоко над землей, весело смеялись, но говорить им не удалось из-за шума воздушных винтов и ворчания мотора.

Описав над парком круг, аэрокэб спустился на небольшой поляне.

Комов и Чарская были радостно настроены и много говорили о своей далекой родине.

Незаметно во время прогулки по парку она рассказала кое-что о своей прежней жизни.

— Родилась я в России или, вернее, в Польше, — говорила Чарская. — Мои родители владели около Варшавы довольно большим имением. После пожара, который уничтожил всю нашу усадьбу, мы поехали в Америку, куда давно нас звали наши родственники со стороны матери. Мне тогда было еще только восемь лет. Я быстро выучилась новому для меня языку и довольно хорошо окончила школу.

Следующий раз я приехала в Россию уже молодой девушкой, полной самых светлых надежд и ожиданий. Как я радовалась возможности дышать воздухом моей некогда многострадальной родины, говорить на моем родном языке. Мне все нравилось тогда — и цветные костюмы наших крестьян, и строгие башни костелов, и родные поля с сочной зеленью… Несколько лет я была очень счастлива… Мне так улыбалась жизнь и все это было словно сладкий сон. Почему-то судьбе угодно было разрушить мое счастье, и я уехала обратно в Америку, полуживая от горя и страданья. Но из гордости или, если хотите, упрямства я решила взять себя в руки, быть выше своей личной скорби, и вот я усердно изучаю физику и химию, так что даже сам профессор Уэй заметил меня. А после, по его рекомендации, я поступила на завод Арктической Компании, где я очень довольна своей работой… и мной, кажется, довольны, — добавила она, мило улыбаясь.

— У каждого человека, — сказал задумчиво Комов, — кроме личного горя, должно быть и личное счастье: судьба или случай прихотливо и неожиданно соединяют скорбь и радость.

Они повернули в одну из боковых аллей и некоторое время шли молча, изредка поглядывая украдкой друг на друга.

— Я сейчас тоже вспомнил свои юношеские годы; все это кажется уже бесконечно далеким, — заговорил Комов, понемногу увлекаясь своими воспоминаниями.

Больше всего я любил выезжать в открытое море на рыбную ловлю. Отец мой имел рыбные промыслы на восточном берегу Каспийского моря. Но я мало принимал в деле этом участия, я предпочитал или наблюдать за полетами чаек или просто смотреть на кудрявые барашки волн. И часто я ощущал вокруг себя какую-то великую тайну, смущенный и взволнованный. Я многим обязан морю. Оно дало мне также здоровье, которое очень пригодилось впоследствии, когда надвинулись дни испытаний, неизбежных в жизни каждого.

— Когда я уже кончал Инженерный Институт в Ташкенте, — продолжал он, — я сильно увлекся одной девушкой. Но это очень редкое счастье — встретить родную душу, которая зазвучала бы в ответ вашей. Не скрою, я долго не мог залечить свои сердечные раны. Занятия инженерными науками дали мне некоторое забвение, и по окончании института я сейчас же решил уехать. Отец помог мне осуществить мое давнишнее желание — посетить Индию.

И вот, странствуя из одной области Индии в другую, я довольно быстро усвоил язык этой загадочной страны и мне казалось, что даже воздух ее напоен какой-то сладкой тайной. Я любовался зрелищем причудливо-узорных пагод и знакомился с легендами Индии, овеянными прелестью глубокой старины и поэзии.