Холодный апрель - [94]

Его развеселила эта мысль, и он оглянулся. Все уже расселись за столом, не забыв оставить Александру место.

— Идите сюда! — позвала Ингрид.

Оглядываясь, делая вид, что осматривает кусты, он вернулся, сел на оставленное ему место между Ингрид и пастором, напротив Карла Гёрша.

— Христос воскресе! — сказал пастор, поднимая стакан.

Вино было вкусное, мягкое, с незнакомым терпким ароматом. Почти сразу мысли потеряли свою колючую остроту, и он уже удивлялся себе: чего разволновался из-за пустяка? Пригласили из корысти? Но и сам мог догадаться: чем-то привлек внимание Луизы и Саскии тогда, в московском ресторане. Сам вытаращился на Саскию, а возомнил, что она потеряла голову. Смешно. Смешно и глупо. Так что теперь уж терпи до послезавтрашнего…

Только поставив пустой стакан на стол, он заметил, что все выпили лишь до половины. Смущенный, повернулся к пастору.

— Вы что-то хотели сказать?

— Свобода воли — богоданное свойство личности, — сразу заговорил пастор, словно только и ожидал этого вопроса. — Однако, как только эта свобода из чисто духовной области переходит в область действования, так сказать, материализуется, она сразу же оказывается перед лицом бесчисленного множества явлений, ограничивающих или совсем исключающих это действование.

— Интересно, — сказал Александр. — Но это вроде бы противоречит тому, что вы говорили прежде.

Он совсем не был уверен, есть ли противоречие в словах пастора, поскольку сам запутался в его умозаключениях, но, видно, поддался духу противоречия. Когда люди долго и безрезультатно спорят, они, сами того не замечая, возражают не потому, что уверены в обратном, а просто по привычке. И бывает, довозражаются до того, что начинают оспаривать самих себя.

И вдруг ему подумалось, что пастор просто прощупывает его, подкидывает разные суждения и наблюдает: как-то русский отреагирует?

— Ничуть не противоречит, — ответил пастор. — Я лишь утверждаю, что права человека, о которых столько разговоров в последнее время, есть не что иное, как изменяющийся круг возможностей осуществления человеком своей свободы воли. Христианский взгляд на человека основан на двух положениях: богоподобном величии человека и настолько глубоком его падении, что самому богу потребовалось прийти, чтобы поднять его, падший воскресить образ. Если подлинно нормальный человек — это Христос, новый человек, а так называемый «обычный» человек далеко не нормален, не здоров, ибо все его свойства повреждены и искажены, то становится очевидным, что задачей общества является создание таких условий, которые не только не давали бы прогрессировать болезни, но, напротив, способствовали бы исцелению…

Карл приподнялся в кресле, как видно, собираясь что-то сказать, и вдруг закашлялся, задыхаясь и хватаясь за грудь. Фрау Гёрш обеспокоенно засуетилась возле него, расстегнула ворот, сунула ему в рот какую-то таблетку и принялась обмахивать салфеткой. Все замерли за столом. А Карл все кашлял, изгибаясь и багровея так, что было страшно на него глядеть.

— Он хотел сказать, хотел сказать… — повторяла фрау Гёрш.

— Я знаю, знаю, — обрадованно подхватила Хильда, когда кашель поутих. — Хотел сказать о том, как были в русском плену?..

Карл кивнул и махнул рукой, показывая на стол, что можно было понять как предложение не обращать на него внимания и угощаться.

— За встречу! — игриво сказала Ингрид, поднимая стакан.

Александр обнаружил, что его стакан снова полон.

— За дружбу! — сказал он и отпил половину.

— Русские — хорошие люди, — с трудом выговорил Карл.

— Ты расскажи, как из плена возвращались, — подсказала Хильда, но, увидев, что Карл снова побагровел, готовый вот-вот закашляться, принялась рассказывать сама: — В сорок шестом вас освободили?

Карл кивнул.

— Освободили, документы выдали, а все не отправляли домой. Тогда они, Карл и мой Отто, решили идти пешком. От Киева? — Дождавшись согласного кивка, Хильда потянулась через стол и положила на тарелку Александру второй кусок пирога. — Взяли молотки, ключи и пошли по рельсам, будто железнодорожные рабочие. Можно было и так идти, — документы-то в порядке, — да ведь каждый встречный интересоваться будет: чего это немецкие солдаты разгуливают? Так?

— Так, — словно кашлянул, выговорил Карл.

— Шли по рельсам, молотками постукивали, и никто их не останавливал… Да вы ешьте, пожалуйста, пирог вкусный.

— Вкусный, — подтвердил Александр.

— …Их не только никто не задерживал, а даже и кормили в деревнях…

— Русские — хорошие люди, — снова произнес Карл.

— Хочу за русского! — задорно выкрикнула Мария. — Немцы — это же камни!..

Все засмеялись, зашевелились. Мария вышла из-за стола, зачем-то скинула туфли и прямо в носках пошла по траве к большой груше, растущей посередине участка. Ингрид тоже выскочила из-за стола, тоже разулась и побежала по траве босиком.

— Резвятся, красавицы! — с непонятной завистью сказал Фред.

— Пускай поиграют, — даже не оглянувшись на жену, произнес Бодо и поднял глаза на пастора. — Вы что-то интересное говорили.

— Да-да, — словно опомнился пастор. — Наш русский друг, — при этом он игривым жестом показал на Александра, — очень хорошо говорил о принципе блага при подходе к вопросу о правах человека. Социальная свобода, выражающаяся в форме законов о правах граждан, призвана обеспечить самые оптимальные условия для развития добра и искоренения зла во всех его формах. Внешне свободы — не самоцель, но лишь одно из необходимых условий для достижения блага, которое немыслимо без нравственной чистоты. Поэтому там, где есть тенденция к пониманию и осуществлению свободы не в таком качестве, а как ценности самодовлеющей, безусловной, там эта свобода неминуемо превращается в свою противоположность, то есть становится произволом и ведет к нравственному, культурному, социальному и прочему анархизму, к духовному разложению общества…