Холодные ключи - [38]

Или что–то, чему не было определения. То, что он ощущал, и не нужно было знать, как и почему. Если в глухом лесу ты вдруг повстречался с медведем, тоже ведь непонятно, как и почему. Хоть Матиас Блейель и никогда не был в такой ситуации.

Он вспомнил, как пошёл за личинами. Что он при этом испытывал? Песня в голове. Он и не подозревал, что значат слова. Он вообще ни о чём не думал, пошёл за лицами, как ребёнок. И когда перед духами из сказочного леса вдруг предстал медведь–плясун, они разверзли под ним землю.

Он не знал ничего, он должен всему научиться — ему позволили всему научиться. Здесь он под её защитой, под защитой Ак Торгу, которая знает духов и умеет с ними обращаться. Он снова обернулся, Артём подмигнул ему. Лодочник, стоявший на корме, взмахнул свободной рукой и что–то крикнул.

— Держись, Матвей, мы идём на снижение. Мы на месте.

Он здесь. На новой, священной земле. Я не хочу вам мешать, подумал он. С каждым вдохом его пронизывало счастье, неведомое старому Матиасу Блейелю, уверенность, что он достиг нужного места. Почти неисписанный лист. Пришёл к началу. Родников он не видел, их скрывали заросли. Из–за ветвей пихты, увешанной тряпицами, ручей сбегал узким светлым водопадом по трём ступеням, вливаясь веером тонких струек в реку. Только они высадились (Блейель очнулся от умиротворения и почувствовал себя неотёсанным чурбаном, когда лодочник рыцарственно понёс на закорках хихикающую Татьяну к берегу), как туземцы молча разошлись кто куда. Певица и мать занялись сумками и кульками, мужчины собирали хворост для костра.

— Тоже можешь пособирать, — посоветовал Артём, — а то ещё подумают, что ты здесь начальник. Ах, ерунда, — он потряс головой над собственными словами, — ну, ты понял.

К Юрию это явно не относилось, он подстелил куртку и уселся в камыши, насвистывая на соломинке. Соня фотографировала. Блейель отошёл от каскадов и полез наверх, вытянул из зарослей несколько веток. Костёр складывал Саша, он одобрительно кивнул, когда Блейель вернулся с добычей. Тем временем женщины расстелили на плоских голышах клетчатую клеёнку, достали стаканы и тарелки, огурцы и яблоки, колбасу, сыр и пирожки. Закончив, они отошли с последней сумкой за выступ скалы. Блейель увидел, что Ак Торгу снимает пальто.

А потом она села на большой камень, на ней посверкивало расшитое серебряными нитями фиолетовое платье. Волосы закрывал тёмный платок, поддерживаемый вышитой бисером лентой. На коленях лежала лютня.

— Матиас, — улыбнулась она, он подошёл поближе, и она заговорила по–русски. Учиться, вскричало в нём, немедленно! Артём, в своей обычной манере, встал у него за плечом.

— Ты должен знать, что музыка необходима, чтобы привлечь внимание духов. И ещё, во время жертвоприношения нельзя использовать пластиковые сосуды. Иначе они обидятся.

— И начатые бутылки, — пробормотал Блейель.

Она тронула струны и запела песню, которую он ещё не слышал. Вначале таким жалобным, хрупким, тихим голосом, что, казалось, ветер его задует. Но голос взмыл в небеса. А через две строфы опустился до горлового рыка и зазвучал так мощно и потусторонне, что ветер затих. Зачарованный гость застыл на камнях, в крайне неудобной позе, но не замечал, что отсидел ноги. Он был с ней, слышал её, видел её волшебство, так близко, что мог к ней прикоснуться. Как она красива! Даже когда хмурила лоб, так, что брови почти сходились. Он впитывал каждую деталь, каждую мелочь, самое малое её движение. Эта женщина. Её голос. Порог, через который он перешагнул. Какой драгоценный, какой торжественный момент в его жизни!

Духи собрались. Путешественники стояли на берегу, вокруг костра, который разожгли Саша с Егором, и хранители Холодных ключей парили над огнём. Татьяна, тоже одетая в платье, но тёмно–зелёного цвета, вышла с деревянной миской в середину. Она произнесла обращение к духам, брызгая резной деревянной ложкой в костёр и на ветер. Окончив первое приношение, она обошла с миской присутствующих, и каждый пробовал то, что поднесли духам. Сначала водку. В следующей миске было молоко. В третьей — колбаса. В последней — хлеб. Так было заведено, и порядок не полагалось менять. Певица сначала вышла из круга, и, стоя у кормы лодки, вытянутой на берег, сопровождала церемонию медленными аккордами — Блейель засмотрелся на неё и чуть было не пропустил своей очереди хлебнуть молока. Когда от жидких приношений перешли к твёрдым, миску взяла она, произносила заклинания, обносила всех пищей. Солнце тоже колдовало, освещая лицо Ак Торгу, блестевшее светлой бронзой, серебряные нити в её платье посверкивали, как у феи.

Она обошла всех с кусочками серого хлеба и снова поменялась местом с матерью. Татьяна наклонилась к костру и что–то подожгла. Пучок можжевеловых веток. Потом она двинулась по кругу, пуская каждому в нос терпко–сладкий дым, произнося над каждым несколько шорских слов. Её оранжевый платок горел на солнце. Но Блейель зацепился взглядом на её электронных часах, сверкающих из–под широкого рукава. «Квелле»[45], подумал он. Благословив всех, она бросила можжевельник в костёр. Затем дочь раздала всем по три ленточки — одну красную, две белых.