Холодное сердце пустыни - [12]

– Потому что ты любишь нести чушь? – Мун произнесла это со всей возможной неприязнью.

– Ну, как сказать, чушь, – Эльяс фыркнул, – вот посмотри, ты, Великая Сальвадор, защитница одних только женщин, та самая, что почитает за врага абсолютно всякого встречающегося на твоем пути мужчины. И ты возишься с жизнью какого-то смертного? Ничего себе. Что с тобой, Салли, не заболела?

– Есть законы, – огрызнулась Мун, – он меня спас. Поставил жизнь под удар. И ничего не потребовал взамен. Я не могу в нашей с тобой игре убивать тех смертных, которые передо мной грехов не имеют. Я вообще никого не могу убивать, пока ты не снимешь с меня печати клятв.

– Да-да, – ехидно откликнулся Эльяс. – Я помню. И ты совершенно точно не испытывала ни расположения к этому человеку, ни благодарности? Поставила под удар пари ради мужчины? Не натирает тебе твое проклятие, как я погляжу.

– Я же говорю, что ты любишь нести чушь, – Мун вздохнула, взяла из рук Анука покрывало, снова набросила его на волосы и плечи, – Эль, сгинь. Не трать мое время.

Эльяс постоял еще с секунду, а затем кивнул на прощание и исчез. Ровно затем, чтобы спустя секунду Мун почувствовала его за своей спиной.

Не его человека, а его настоящего. Высокого, источающего могущество, нежно касающегося её щек и плеч самыми кончиками шести огромных черных крыльев.

– Ты же понимаешь, все будет как предрешено, – шепнул Эльяс, и от этого его шепота по плечам побежали мурашки. – Нити судьбы не перепрясть. Тебе придется смириться. Ты будешь моей королевой, Сальвадор.

Трего, черный кривой кинжал души лег в пальцы, как будто всегда тут был. Нет, нельзя сейчас на Эля бросаться, но он уже основательно притомил.

– Убирайся, Эльяс эль Мор, – выдохнула Мун устало, – не искушай. Я – только своя. И ничья больше.

– Ты просто еще не усвоила этот урок, – рассмеялся Эль и исчез. Уже окончательно.

И в ту же секунду Анук схватился за предплечье, где красовалось его рабское клеймо. Боль второго тела Мун ощущала как свою. Будто кто-то плеснул расплавленного масла на кожу.

Мансул вернулся.

Не в духе.

А Мун еще не успела вывести северянина.

Проклятье!

Вот наверняка это подстроил шайтанов Эль.

4. Глава, в которой герой приходит в себя

– Иди, – велела Мун Ануку. Вслух, потому что ощутила, как зашевелился Пауль, как бодро задышал. Ушел Эль, ушли и его дремотные чары. Пауль почти проснулся.

Анук ушел, Мун отпустила поводок своего контроля, полагаясь на магию. Перед этой реинкарнацией, создавая Анука, она потратила очень много сил, чтобы он выглядел нелюдимым, немым, но все-таки живым человеком. Чтобы ей не приходилось контролировать его круглые сутки напролет.

Анук ушел, Алима уползла, и даже Тариас скрылся в норе, возвращаясь в подвал дома, у него там не доедена какая-то мышь.

Они – её реликты, ключи её силы. И без них она чувствовала себя ничтожной и слабой.

Ох, как же плохо ей было быть человеком. Человеком, без права в любой свободный момент покинуть смертное тело. Но у неё спор висел не закрытый – она должна прожить в теле смертной без применения магии для себя один год либо до физической смерти.

И судя по бдительности Эля – просто так умереть он ей не даст.

А ведь утром она проснулась с четким намереньем найти каких-нибудь самых лютых местных ублюдков, которые точно перережут глотку девушке, которую ограбили.

Пауль, Пауль, ну вот зачем тебя принесло в Турфан, такого благородного?

И чем же ты в прошлом провинился перед Сальвадор, что она тебя предпочла забыть?

Кстати, почему ты жив в таком случае?

Одни вопросы, шайтан тебя раздери.

По широкому лбу северянина совсем ничего не прочитать. Она могла бы зачерпнуть силы из-под печати, могла бы прочитать его память, но пари…

Анук подошел к воротам – и Мун, посматривающая его глазами, увидела там Мансула.

Она вообще редко испытывала теплые чувства к мужчинам, искренне считая, что “сильные этого мира” прекрасны лишь в возрасте лет до двенадцати, да и вообще по своему долгу предсмертной клятвы куда чаще сталкивалась с мужскими предательствами.

Но Мансул был каким-то самым неприятным представителем мужского племени из всех, попадавшихся ей в трех последних реинкарнациях. Даже обидно было, что прямо сейчас его покарать нельзя.

Нет, в том, что Мансул был градоначальником, взяточником и казнокрадом, ничего удивительного не заключалось, это было очень по-человечески, но все-таки должны же были быть хоть какие-то границы?

Оказавшись в его рабынях, Мун прониклась сочувствием абсолютно к каждому рабу Мансула. А самой себе она вообще не очень завидовала, потому что тела у неё было два, и доставалось ей за двоих.

Вот и сейчас.

Мансул любил наказывать самостоятельно. Он носил плеть за поясом, любил сечь рабов до крови, до потери сознания, вырывать из их глотки вопль за воплем.

На коленях, уткнувшись лбом в песок, стоял Анук, и на его голую спину падал хлыст, но эта боль принадлежала Мун. Вся. До последнего глотка.

Что называется, наслаждайся, дорогая Сальвадор, припомни “чудные деньки” своей самой первой смертной жизни. Помнишь, как тебя порол твой драгоценный батюшка, пытаясь унять “шайтанову девку”?

И это все тоже было частью наказания, назначенного ей Эльясом. Да-да, наказания. Каждое условие их пари было её наказанием. Элю было плевать на дела смертных. Но духов он держал под пятой. И только Сальвадор ему не покорялась. За это и платила сейчас.