Холодная гора - [128]

Инман подошел к дереву и посмотрел в маленькую мордочку медвежонка. Тот мигал черными глазками и кричал, как ребенок.

Надо отдать должное Инману, он сначала представил, как, протянув руку вверх, хватает медвежонка за шкирку и говорит: «Мы родственники». Затем сажает его в мешок, оставив снаружи только голову, закидывает мешок на спину и уходит прочь; медвежонок оглядывает все вокруг со своего нового места глазенками, блестящими, как у индейского ребенка. Потом он принесет его Аде в качестве домашнего любимца. Или, если она откажется, он вырастит его, но, не дожидаясь, когда тот станет совсем взрослым, отпустит в лес, и, когда медведь вырастет, возможно, будет заглядывать время от времени в его одинокую хижину на Холодной горе для компании. Приведет свою жену и детей, так что через несколько лет у Инмана будет целая медвежья семья, если не две.

Однако Инман сделал единственное, что мог, — достал «ламет» и выстрелил медвежонку в голову. Лапы медвежонка, обхватывавшие дерево, разжались, и он свалился на землю.

Чтобы не пропадало мясо, Инман развел костер, освежевал медвежонка и слегка отварил. Когда он положил черную шкуру на камень, она оказалась не больше шкурки енота. Пока мясо готовилось, он сидел у самого откоса и ждал, когда наступит утро. Туман развеялся, и теперь он мог видеть горы, выстроившиеся в ряд к далекому краю земли. Тени скользили по склонам ближайших хребтов, падая в долину, как будто стекая в огромное вместилище тьмы под землей. Клочья облаков висели под ногами Инмана, но во всей этой панораме не было ни одной крыши дома, ни струйки дыма из печной трубы, ни расчищенного поля, обозначающих, что это место заселено человеком. При взгляде на этот складчатый ландшафт возникало единственное чувство — весь мир находится там.

Ветер, налетевший на гору, унес запах варившейся медвежатины, оставив лишь запах мокрого камня. Инман мог видеть запад на множество миль — гребни, отроги и утесы до далекого горизонта, перемешанные в беспорядке, серые. Каталучи — название, которое дали чероки, означающее волны гор, затухающих по мере удаления. И в тот день эти волны едва ли можно было отличить от облачного зимнего неба. И то и другое было свинцовым и расцвеченным всеми оттенками серого, так что вид, простирающийся и в вышине, и внизу, был похож на огромную полосу мяса в прожилках. Инман сам был одет как нельзя лучше для того, чтобы спрятаться среди этого мира, — одежда на нем была серой, черной и грязно-белой.

Однако, стоя открыто перед этой панорамой, Инман испытал растущую радость в своем сердце. Он был почти дома; чувствовал это в легком прикосновении воздуха к коже, в своем страстном желании увидеть струйки дыма из домов людей, которые, как он знал, были всей его жизнью. Людей, которых ему не надо было ненавидеть или бояться. Он поднялся и встал в более удобную позу на скале. Стоял и цепко оглядывал огромную панораму, устремив взгляд к одной далекой горе, которая была заметна на фоне неба лишь как слабая черточка бледных чернил, линия тонкая, быстрая и случайная. Но ее очертания постепенно становились все более четкими и безошибочно узнаваемыми. Это была Холодная гора. Он увидел там вдали свою родину.

Изучая пейзаж, Инман сознавал, что линии каждого хребта и долины не просто знакомы ему. Казалось, они давно и неизгладимо начертаны на роговице его глаз каким-то острым инструментом. Он смотрел на эту высокогорную страну и мысленно перебирал названия всех ее уголков. Потом произнес их вслух: хребет Медвежий Хвост, Обозное ущелье, Крутой отрог, Желанный ручей, холм Молот, Каменное Лицо. Не было горы или горного потока без названия. Ни одной безымянной птицы или куста. Это были его родные места.

Инман покачал головой, испытывая при этом совершенно новое ощущение. Его позабавила мысль, что он стоит непривычно вертикально к горизонту. На мгновение ему показалось возможным не всегда быть на виду. Несомненно, в этой изрезанной долинами стране найдется место для человека, желающего спрятаться. Он пойдет, а ветер занесет желтыми листьями его следы, и он скроется от пристального волчьего взгляда огромного мира.

Инман сидел на верхушке утеса и любовался своей родной землей, пока куски медвежатины не сварились. Тогда он обсыпал их мукой, пожарил на остатках топленого жира, который дала ему женщина несколькими днями раньше, и начал есть. Он не пробовал медвежатины с юности: мясо медвежьего детеныша оказалось менее темным и жирным, чем взрослого зверя. Тем не менее Инмана не покидало чувство, что он совершил грех. Он попытался определить — какой именно из семи смертных грехов, и, когда это не удалось, в раскаянии решил добавить восьмой.

Песня не получилась

Если даже та часть горы, по которой они поднимались вверх, и имела свое название, Стоброд его не знал. Как и оба его компаньона, он шел сгорбившись и уныло понурившись; их освещенные рассветом лица осунулись от холода, поля натянутых на уши шляп почти касались кончиков носа, руки были запрятаны в рукавах. Их тени вытянулись перед ними на земле, так что они топтали свое подобие, не замечая ничего вокруг. Голые верхушки конского каштана, серебристые колокольчики, тополя и липы качались под легким ветерком. Многие тысячи мокрых листьев под ногами заглушали их шаги.