Холмы России - [72]
— С ним что-то стряслось. Подавленное состояние, страх. Я слушала его сердце. Он в ужасе, словно помешанный. Говорил что-то про Внкентия Ловягпна, будто навещает — в окно стучит.
— Все ложь. Внкептнй сгнил в болоте. А Желавину надо разнести слух, что бандит жив.
— Зачем?
— Чтоб опорочить меня. Сбить с пути. Давняя охота, знаешь.
— Но что-то стряслось. Без причины не может быть.
Возможно, какие-то чувства, а выхода нет. Выходит, угарное.
— Поля, сколько возможностей дать волю чувствам в хорошем. Свою жену забил, теперь подай Митину. Ходит хам в грязных сапогах по чистому полу. Не оставлять же грязь. Вытирай. Вспомни, как следил у нас, и мы ничего. Как-то неудобно делать замечание.
— Вытерла, и ничего, — сказала Полина Петровна.
— За ним. Это доставляло ему удовольствие… И все-таки в чем-то дело?
Они остановились на набережной. От простора застуденевшей реки порывало холодом. Тяжелые волны хлестали в гранит, захлебывались пеной.
Дементий Федорович надел фуражку, пониже надвинул козырек и опустил голову, окинул взглядом реку, тусклую, как свинец, всюду в красных от заката, быстро исчезавших пятнах.
«Да, в общем я что-то начинаю вспоминать. Видимо, так, все так: человек проживает три части своей жизни.
В первой просто живет, во второй расплачивается за ошибки, а в третьей прозревает», — раздумывал Дементий Федорович.
Полина Петровна стояла спиной к реке. Все смотрела на тот домик на круче. Между вишенок перед обрывом натянута бельевая веревка. Висели две рубахи-мужская и женская, пошевеливались, взмахивали и вдруг начинали плясать и обниматься, опускались обессилешю, трогали рукавами друг друга, отпихивали и снова вскакивали порой, взлетали над обрывом и в испуге шарахались за бурьян.
Мужская рубаха рукавом стала обнимать женскую и затихла, раздалась грудью и пошла, пошла, вихляя, а женская забегала вперед, вилась, взмахивала подолом.
«Желавин с Серафимой», — представилась Полине Петровне чета супружеская, бесстыже разгулявшаяся над обрывом.
Дементий Федорович распрямился. Привычно расправил под ремнем гимнастерку, поводя плечами, какой-то свободный, влекущий верой в сокровенную доброту свою.
Глаза, ясные, близкие и далекие, задумчиво окинули взором рощу закатную.
— В Желавине бился гад. Ты слышала, как он сдыхал, но не сдох еще, — произнес Дементий Федорович.
ГЛАВА II
Провалились слои облаков, и поздним утром небо тронулось голубой акварелью с лимонными отсветами солнца.
Полина Петровна на кухне налила чай в чашки — себе и сыну. Муж третий год из жестяной кружки лагерный чаек пьет. Недавно десять пачек послала «индийского». Просил в письмах проверенных: «Чайку, Поля, чайку пришли». Чудилась какая-то надежда, да будто и подторапливал время к избавлению: «Чайку, Поля, чайку пришли». А то, казалось, хворал и замерзал: «Чайку, Поля, чайку пришли».
Сергей вышел из комнаты.
— Доброе утро, мама.
Он поцеловал мать в припудренную щеку. Скрывала тоску. Нс сохла и не сгорала. Как осина, горьким соком жила на земле ненаглядной.
Полина Петровна поставила на стол фарфорово-белую сахарницу в цветочках вересковых.
— Погода, кажется, разгуливается.
По свету на стене было видно движение облаков — то светло, то сумрачно.
— Жизнь удивительна, мама. И знаешь чем? Думаешь и хочешь сделать одно, а выходит совсем другое. Я стал замечать. Будто что-то уже определено заранее… Видел вчера Николая Ильича. Он изменился.
— Годы, Сережа.
— Странное что-то.
— Да и заботы родительские. Когда-нибудь узнаешь. Хочется быть счастливым в любом возрасте.
Сергей выпил чашку чая, сходил в комнату и принес кисет с трубкой.
— Зачем ты куришь?
Он долго набивал трубку табаком.
— Что с отцом, мама?
— Я тебе говорила.
— За что же все-таки его?
— Возможно, нам и не положено знать.
— Я хочу знать, что думаешь ты. Чего-то боимся, чего-то скрываем. Без откровения нельзя.
— Откровение — не всегда правда.
— Я прожил сравнительно мало. Но чувствую: одно идет по поверхности видимое, другое — глубоко, у дна, в яме. Я не сомневаюсь в честности и доброте отца. Надо разобраться.
— Я мало что знаю. Как и ты. Что мы можем?
Глаза Полины Петровны заблестели от слез. Сергей тронул руку матери.
— Прости. Тебе тяжело. Верю, ты все разобрала по ниточкам. Попробуем вместе. Вдруг что-то да выйдет?
Случится.
— Николай Ильич сказал. Он имеет связи, он знает. Он мне сказал, что самое разумное ждать, ждать, чтоб не быть виноватым в «изменении к худшему»- «геГогпшю ш ре^иа», — произнесла Полина Петровна незнакомым голосом. — Его слова. Можем напутать. Я прошу, никаких действий без меня.
— Страх перед какой-то правдой. Я понял.
— Поклянись, что никогда не проболтаешься, что я скажу тебе.
— Никогда, — заверил Сергей.
— Я не говорила даже брату. Было письмо на отца.
Отец представлен как сподручный бандитов.
— Это ложь! От кого письмо?
— От Желавина.
— Так вот какого подлеца он проглядел. Врага! Вот и дело!
Полина Петровна открыла форточку.
— Ты накурил.
Из форточки потянуло прохладой, влажной с терпкой прелью от багровевших за окном кленов.
— Желавин терял совесть, — сказала Полина Петровна. — Бывало жалко его.
Сергей вскочил со стула.
— Этого подлеца! — с удивлением и негодованием произнес. — Отец пострадал за свою жалость.
В книгу вошли рассказы и повести о людях, прошедших войну и вернувшихся к мирному труду в родные края — на Смоленщину, о послевоенном возрождении смоленской деревни, о нравственных и экономических итогах войны. Проза В. Ревунова романтична и в то же время отличается глубоким проникновением в психологию человека, в его реальную жизнь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В повестях калининского прозаика Юрия Козлова с художественной достоверностью прослеживается судьба героев с их детства до времени суровых испытаний в годы Великой Отечественной войны, когда они, еще не переступив порога юности, добиваются призыва в армию и достойно заменяют погибших на полях сражений отцов и старших братьев. Завершает книгу повесть «Из эвенкийской тетради», герои которой — все те же недавние молодые защитники Родины — приезжают с геологической экспедицией осваивать природные богатства сибирской тайги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.