Холера. Дилогия - [13]

Ничего не поменялось в мире, только Ванька после встречи с лиходеями остался хромым никому не нужным калекой. Уж лучше бы убили. Вне театра и музыки Ванька оказался сущим младенцем. Чужая зависть отсекла прежнее бытье и заставила зажить по-новому. Естественно, что он оказывался плохо приспособлен к практической жизни. Год за годом и так невеликие навыки крестьянской жизни выветрились, а научился он вещам в сельском хозяйстве и в городской жизни бесполезным. Единственное, что осталось с ним после крохотного сценического мирка, так это умение музицировать, да своими руками изготавливать духовые инструменты. Трудно понять, как исстрадался его разум. Обманутые надежды, рассыпавшаяся дружба и словно вода сквозь пальцы утекшая влюбленность закалили характер, и словно очистили душу. Так случилось, что он не озлобился, а стал даже чуть милосерднее. Понять этого не дано. Видно и впрямь зажглась в нем искра божия и не в силах людских было теперь погасить ее.

Крохотное поселение, приютившее Ивана, пряталось в глухом бору над неторопливым извивом реки. Оно будто скрывалось в густом лесном сумраке, укрываясь с одной стороны разлапистыми елями, а с другой серебристой дымкой частых туманов, поднимавшихся в этом месте над рекой. Стоящие в ряд бревенчатые дома обихожены со всем тщанием. Только изредка скрипнут ворота пока необихоженные рачительным хозяином, да проедет переваливаясь на ухабах громоздкая крестьянская телега. Все ушли работать. Тишина. Лишь стоящая на небольшом холмике в самом сердце поселка церквушка с восьмиконечным крестом взирает на это выстраданное не одним поколением жителей благолепие.

Услышав, наконец, приближающиеся шаги, парень прекратил играть и обернулся. Его совсем еще мальчишеское лицо вмиг преобразилось. Губы поджались, а глаза сделались настороженны. На изумление ловко он положил инструмент на расстеленную на траве дерюжку и выпрямился. Вся худощавая фигура словно подобралась. Руки непроизвольно вытянулись вдоль тела, а глаза впились в лицо Женьки, а затем обежали всю фигуру незнакомца и стал внимательно изучать лицо Саблина.

Сам паренек показался Женьке человеком, уверенным в себе, и кое-что повидавшим, уж слишком холодно сверкнули серые глаза при взгляде на нежданного гостя. В них не было даже намека на доверчивость или покладистость. Впалые щеки и резко очерченный подбородок свидетельствовали скорее о недоедании, чем о тупом ослином упрямстве. Это было лицо человека, который привык жить вольно, только для вида прислушиваясь к словам окружающих и скрывая свои мысли. Лишь одна деталь неприятно поразила Саблина. Через всю щеку тянулся неприятный багровый шрам.

— Здорово. — Саблин ничуть не удивился изумленному взгляду пастуха, внимательно ощупывавшему его одеяние. Немудрено, ведь его облик никак не соответствовал тому времени, к которому относилась одежда самого пастуха. Естественно, его вид для деревенского жителя был необычен.

— Здравствуйте, Ваше Благородие. — Пастушек справившись с первым волнением отвечал весьма бойко, да и напряженность в его теле пропала, сменившись легкой расслабленностью. Взгляд его при этом стал задумчивым, словно разговаривая он думал совсем о другом. Паренек даже покачал головой, внутренне обдумывая пришедшую в голову мысль.

— Заплутал я. — Женька ловко поднырнул под ощетинившуюся сучками лесину и подошел поближе. — Подскажи, как до села добраться.

— Здесь недалеко. К полудню в деревне будите. — Глаза пастушка лукаво сверкнули. — Надо только на тропу вернуться.

— Спасибо. — Саблину почудилось несоответствие. Уж слишком правильно изъяснялся пастушок, да и самодельный инструмент в его руках вызывал недоумение. — Разреши взглянуть на твой кларнет. — Паренек заволновался. — Не переживай. Мне эта штучка знакома. Ведь ты сейчас Моцарта наигрывал? Так до конца и доиграл. — Женька вопросительно приподнял бровь. — Или считаешь, что концерт для кларнета с оркестром, нельзя прерывать, когда его слушает почтенное стадо буренок?

— Смотрите. — Паренек нагнулся, подхватил инструмент и, сделав несколько шагов показал Женьке. В глаза бросилась явная хромота. Движения при ходьбе были несколько неуверенные и угловатые, будто передвигаться парню после травмы ему было еще в новинку, но кларнет пастушек держал нежно и вместе с тем крепко.

— Трости у тебя запасные имеются? — Внешний вид инструмента категорически отличался от того на котором в свое время немного играл отец Саблина, но тем не менее это был определенно кларнет. Такие делали до первой трети девятнадцатого века, а в Россию они попали в середине восемнадцатого.

— Есть. — Паренек ощутимо занервничал. Отдавать свой инструмент в незнакомые руки ему явно не хотелось.

Бросившие жевать коровы постепенно стягивались поближе, задумчиво помахивали хвостами и смотрели на собеседников, молча призывая пастуха продолжить играть.

— Зовут то тебя, маэстро, как? — Саблин опомнился и задал вопрос с которого надо было начинать диалог.

— Ванькой кличут. — Увидевший, что незнакомец не собирается покушаться на драгоценный инструмент, паренек вовсе успокоился и на ходу перестроил свою речь на простонародную.