Хогарт - [28]

Мы клеймим пороки, но щадим людей.

Действие происходит в известной кофейне «Сент-Джон» в Тэмпл Баре, в одной из уютных ее комнат, отлично приспособленных для мужественных ночных развлечений. Часы показывают четыре, и бледный отблеск рассвета делает почти невидимыми огни догорающих свечей. Добрая дюжина пустых бутылок из-под бордо свалена в углу, но чаша с пуншем еще полна, и председательствующий за столом священник — как говорят, это мистер Корнелиус Форд — собирается разливать его по бокалам. Спиртные пары уже совершили всесокрушающее шествие вокруг стола. Еще пытается произнести тост господин с большим носом, но душа его вполне свободна от пут разума: он укладывает снятый со своей головы парик на голову священника. Это — опять-таки предположительно — мистер Джон Харрисон, владелец табачной лавки в Белл Ярде, снискавший известность любовью к оглушительному пению в кабаках. Один из гостей уже лежит на полу, сосредоточенно пытаясь достать ускользающую от него лимонную корку, в то время как другой весельчак флегматично льет ему на голову вино из бутылки. Это — медик, большой приятель Хогарта, и его появление в гравюре было милой дружеской шуткой. Словом, традиция находила здесь множество реальных людей, а наблюдательный зритель, в свою очередь, мог разыскать кучу занимательных и смешных подробностей, вроде пикантной посудины с крышкой в углу, тлеющей манжеты задремавшего курильщика, сверкающих лысин, вынырнувших на свободу из-под свалившихся париков.

Все это зрелище не столько смешно, сколько отвратительно убогостью, ничтожеством, до которого может дойти человек. За россыпью курьезных деталей проступает болезненный ритм изломанных алкоголем движений; кольцо отупевших и обессилевших людей будто приковано к столу, а тонко рассчитанное сочетание линий, пятен света, движений людей создает тяжелое ощущение медленного и непрерывного кружения, какого-то мучительного хоровода почти неподвижных, запертых в комнате фигур. Как будто и зритель заражается хмельными парами и начинает воспринимать гравюру с неприятным ощущением невольного участия в гаснущем тошнотворном веселье.

Реакция покупателей была, однако, восторженной. Каждый помнил, как неприлично выглядели _в во время «полуночной беседы» его собутыльники, с удовольствием покупал гравюру, не задумываясь, как выглядел в это время сам. А поскольку такие пирушки были делом распространенным и богатыми людьми любимым, и поскольку юмористическое отношение к собственным легким слабостям англичанам в высокой степени свойственно, гравюра покупалась нарасхват. Ей подражали тайно и явно, ее копировали на все лады, и со временем сам Хогарт с удивлением узнавал в какой-нибудь английской или голландской гравюре отдаленное эхо собственного произведения. Но это произошло позднее. А пока Хогарт, еще раз убедившись в том, что одной гравюры очень мало и что более всего ему сейчас любопытно проследить, так сказать, самозарождение и корни порока, пишет одну за другой картины для серии «Карьера paспутника». На этот раз картин уже целых восемь и разработана «пьеса» куда тщательнее. Добро и зло аккуратно расставлены на надлежащие места, и никаких неясностей в вопросе «кто виноват?» более не существует.

МИСТЕР РЭЙКУЭЛЛ, ЭСКВАЙР

Он с самого начала гадок — Томас Рэйкуэлл, герой серии «Карьера распутника»: бессердечен, сребролюбив и глуп. Едва похоронив отца, юный Том сладострастно начинает жизнь богача. Одновременно с нотариусом, оформляющим ввод во владение наследством, в комнате работает обойщик, подготовляя дом к новой, роскошной отделке, портной снимает мерку, чтобы приступить, наконец, к шитью тех щегольских кафтанов, камзолов и штанов, которые давно будоражили воображение молодого человека и теперь должны превратиться в вожделенную реальность.

В то же самое время Том Рэйкуэлл протягивает горсть монет рыдающей девице, некогда им соблазненной и теперь, разумеется, покидаемой, ибо критерии выбора любовниц у богатого наследника меняются быстро.

Отец Тома разбогател не очень давно и не имел ни наследственного капитала, ни сколько-нибудь знатных родителей. Об этом свидетельствуют и портрет старика.

Рэйкуэлла, и старая его шапка, обшитая мехом, и дешевые очки с разбитым стеклом, и облупленные костыли, и монеты, спрятанные за обветшавшей обивкой. На коммерческую деятельность Рэйкуэлла-отца намекают разбросанные на полу закладные счета и мешки с золотыми монетами. А убогость обстановки, отощавшая до почти полной бестелесности кошка говорят о скупости покойника. К тому же — как и в прошлой серии — Хогарт пользуется фамилией героя для его характеристики, тем более что фамилию эту можно перевести двояко — и как «хорошо копить, собирать», и как «хорошо распутничать».

Естественно, первый вариант предназначен отцу, второй — сыну.

Хогартовская сатира откровенно целится в нуворишей. Аристократов он пока не трогает: не так легко перейти от вежливых светских портретов к насмешкам над недавними своими моделями. (Кстати сказать, и в «Карьере шлюхи» носители порока тоже не принадлежали к высшему обществу.)

Все с этим же открытым дурашливо ртом переходит юный Рэйкуэлл во вторую картину, действие которой развертывается в один из тех прекрасных дней, когда ослепительные костюмы сшиты, а модная отделка старого купеческого дома закончена. Том ощущает себя в модном утреннем наряде не менее элегантным, чем король франтов Ричард Нэш. Трудно усомниться в том, что Хогарт читал Мольера и, работая над второй картиной серии, «Его лэве»