Ходынка - [9]

- Qu'est-ce que c'est que[9] "английский редингот"? - шепнула Надежда Николаевна Коке.

- Паутина от опасности, она же броня против удовольствия - мрачно ответил Кока.

- То есть?

- То есть кишка ягненка. Слепая.

- Зачем? - удивилась Надежда Николаевна.

Кока снял пятак с глаза, внимательно посмотрел на нее, затем снова на пятак и качнулся в своем кресле:

- То есть как зачем? Preservativo, враг детей. После поцелуя с любовью. Или без оной-с.

Надежда Николаевна густо покраснела.

- Но как же, - продолжал голосить Дулин, - наставляют русского мужика клерикальные пиявки? Буквально так: "плодитесь и размножайтесь!"

- Простите, не имел чести быть представленным, - снова донесся голос из-за корзины с цветами. - Ландграф, присяжный поверенный. Скажите, вы, верно, коммивояжер?

- Почему вы так решили? - шлепнул Дулин ладонью по перилам.

- Ну как же... Вы ведь издалека заходите: прогрессия, английский редингот, удобства...

- Стыдитесь, Ландграф! - вскочила Деленцова. - Господин Дулин в отпуске, только и всего.

- Да?

- Да! Господин Дулин - Sozialdemokrat, да будет вам известно! Его из тюрьмы отпустили на поправку здоровья.

Вепрев будто со стороны посмотрел на свои руки и увидел, что он хлопает в ладоши. Следом за Вепревым, сначала поглядывая друг на друга, а затем все более уверенно начали аплодировать встающие с мест дачники. Собака выскочила из-под стола и залилась оглушительным лаем.

- Браво! Браво, господин Дулин!

- Бис! - проснулся Засолов.

Мадам Выдрина хлопала ладошками сидящей на ее коленях дочери.

Ландграф поднялся и через стол протянул руку Дулину:

- Милостивый государь, примите мои искреннейшие извинения!

- Алаверды к вашим словам, - буркнул Дулин. - Не стреляться же с вами. Я продолжаю. Русскому правительству и богатеям выгоден рост народонаселения. Арифметика здесь очень простая: чем больше народа, тем дешевле рабочая сила, и тем больше барыш капиталиста. Поэтому никаких рединготов они русскому мужику и рабочему не дадут. Русское правительство потому и продолжает играть с народом в дочки-матери, что платить не хочет. Культурный французский рабочий получает в день пятьдесят су. Десять су он тратит на стол, пять - на платье, еще десять - на квартиру, еще пять су - на женщину. У него остается двадцать су чистого дохода, которые становятся его капиталом. У русских же рабочих ничего не остается, ибо их слишком много, а их барыш целиком присваивает капиталист, скупивший на корню русский трон. Вместо барыша им подсовывают царя-батюшку и веру в загробное царство, давно похеренную культурным французским рабочим. Вот какова цена тому и другому - двадцать су!

- Сходится! - прошептал Сытин Бокильону. - Preservativo[10] на Champs Elysees[11] столько и стоит. Это, верно, и есть русская социал-демократия.

- Бывает дешевле! - пожал плечами Бокильон. - Но вы добавьте к двадцати су пять. Что есть двадцать су без пяти? Поцелуй без любви, колокол безъязыкий.

- Моё почтение! - прогудел хорошо поставленный бас. Дулин сунул большие пальцы за жилетку и, похлопывая ладонями по груди, окинул вошедшего свирепым взглядом из-под мощных надбровных дуг.

- Михаил Федорович! - воскликнула хозяйка. - Наконец-то!

- Господин Москвин! Ну как? Расскажите! - загалдели гости.

Москвин - молодой человек богатырского сложения в изрядно запылившемся летнем пальто - положил на стол оранжевый узелок и поклонился хозяйке:

- Как заказывали, Марья Алексеевна. Народный гостинец. Это перво-наперво. Теперь общее впечатление...

- Господи! - воскликнул Деленцов. - Да ведь сегодня же коронование было!

- Будет вам, papa! - скривился Кока. - Ведь обещали: ни слова об этом!

- Кока! - вспылил Деленцов. - Сколько можно, наконец! Шрамы украшают мужчину!

- Сами сказали, что Бога нет - не унимался Кока. - Значит, и помазанник Божий - фикция. Узурпатор!

- Кока, а вы, никак, в герольды записались - сказал Москвин. - Ну что ж, наслышан...

- Кто такие герольды? - спросила Ляцкая мужа.

- Бирючи, - ответил тот, - глашатаи. Ездили по Москве и афишки с манифестом раздавали. Коке и другим студентам за это обещали экзамен по богословию даром принять. У него еще и шляпа с перьями была, но ее отняли. А одного и вовсе с коня стащили. Обобрали чуть не до пуха. Афишки-то даром раздают, а наживатели их по пять рублей тут же предлагают.

Москвин, смеясь, развязывал ситцевый узелок:

- С душком, однако, гостинцы! Не поверите, меня кондуктор из вагона вывести хотел! Пришлось стоять на площадке.

Наконец, Москвин отделил друг от друга оранжевые уши и произнес:

- Тонкие натуры и дам прошу отвернуться. Колбаса!

По веранде поплыл затхлый мясной дух, приправленный чесночными струями. Прыгавшая у ног Москвина болонка отрывисто гавкнула, поставила лапы на его колено и завертела хвостом.

- О боже! И это давали людям?

- Отнюдь, сударыня. Только будут давать. В субботу.

- Но что же это, помилуйте?

- Полфунта вегетарьянских кошмаров! - сказал Москвин, приподнимая над столом бумажный пакетик. - Изюм и орехи. Ну, с этим дела получше. А вот - постучал он по столу небольшим пряником - тот самый, печатный, наверное.