Ходынка - [49]

Стоявшие в первых рядах толпы сопровождали бегство грабителей свистом и смехом.

- Поразительно... Просто поразительно... - пробормотал Бокильон.

Артельщик из соседней будки подошел и остановился между Бокильоном и Надеждой Николаевной.

- С двустволки бы вдогон пальнуть - сказал он, глядя вслед грабителям. - Хоть бы солью.

Те уже добежали до толпы и, пытаясь спрятаться внутри, стали грубо расталкивать передний ряд. Над головами замелькали руки с зажатыми в них узелками и кулаки.

- А у тех, что подале, так вообще сразу стенку ломать начали - продолжал сосед-артельщик. Было видно, что он пытался рассеять страх. - Ничего, отбились с Божьей помощью. Кому кружки дай, а кто и есть хочет, вот и просят гостинчика... Время не знаете ли?

Бокильон начал доставать часы, но его опередил Москвин:

- Половина третьего.

- Народу-то, народу! - запричитал артельщик. - И куды полиция-то смотрит...

- Полицию в голове держать надо - сказал Сытин.

Он подошел к образовавшемуся кружку, поставил свою длинную палку на землю, оперся на нее и стал похож не то на пастуха, не то на спешившегося рыцаря с копьем.

- И самому у себя за это жалованье у себя получать - закончил Сытин.

* * *

Вскоре после неудачного нападения со стороны Ваганькова прошла, оставляя по солдату у каждого буфета, колонна гренадер. Еще через час с внутренней стороны гулянья подъехали казаки - те заняли места между цепочкой солдат и буфетами. Однако долго казаки не продержались. Толпа, несмотря на сопротивление первых рядов, пытавшихся пятиться назад, подступала все ближе. И скоро казаки уже оказались в проходах, а то и вовсе начали выезжать обратно, на гулянье.

Начинало светать. Между тем за ночь и на площади гулянья тоже стало тесно. Из-за того, что ограда охранялась только со стороны Москвы, одиночки, которых вечером еще удавалось прогонять за ограду, собрались к рассвету в довольно внушительную толпу. И эта толпа теперь начала подступать к буфетам с внутренней стороны. Время от времени казаки разгоняли первые ряды внутренней толпы, но скопление людей оказалось уже слишком большим, чтобы сотня казаков смогла что-то сделать: едва всадник проезжал, хаос вновь воцарялся сразу же за хвостом его лошади.

Вскоре после полуночи начальник Особого установления по устройству коронационных народных зрелищ и празднеств действительный статский советник Бер приехал из Москвы к императорскому павильону. Он решил лично проследить за его отделкой - сюда, на праздник, днем должен был явиться государь, а отделку накануне еще не закончили.

Сейчас же Бер стоял на эстраде, поставленной для оркестра недалеко от царского павильона, и, вцепившись пальцами в перила, смотрел на Ходынское поле. Рассвет подтверждал худшие из опасений Николая Николаевича.

Первое опасение, еще давнее, заключалось в том, что, поменяв военную службу на гражданскую, он не избавится от постоянного страха - перед дуэльным террором сослуживцев, перед возможными военными кампаниями. Оказывалось всё же, что дело не в роде занятий, а в его, Николая Николаевича, личной робости.

Именно малодушие, воспитанное планомерным, научно обоснованным применением розги, и не позволило Николеньке Беру, ныне штатскому генералу из столицы, потребовать особой встречи с провинциальным хамом - московским обер-полицмейстером, - и получить от него твердые и конкретные обещания взять надлежащие меры. Малодушие разрешило ему успокоиться одним только сознанием своей ведомственной непричастности к вопросу общественного благочиния на празднике, да пословицей "В чужой монастырь со своим уставом не ходят". Страх, смертный ужас перед розгой никуда не ушел за те пятьдесят лет, в течение которых kadavergehorsam[28] Бер творил чудеса послушания. Ужас просто стал являться в других обличьях, и теперь обернулся страхом перед смертью от разрыва сердца - страхом, который возникал ввиду сгущения любого зла, в том числе и полицейского хамства, который возникал при одной только мысли о существовании самой по себе возможности испугаться насмерть. Именно такой страх и охватывал сейчас генерала.

Второе опасение касалось размеров толпы.

За ночь она приросла примерно в такой же пропорции, в какой нынешняя Россия увеличились со времен Московского княжества. Ходынского поля между линией буфетов и Москвой уже не было видно, его покрывала икра из одинаковых картузов. В эту икру врезался прямой угол, образованный линией буфетов вдоль шоссе и перпендикулярной ему линией, идущей от шоссе к Ваганькову. Тут скопление народа, судя по непрестанному колыханию толпы, было особенно плотным. Идущие из Москвы по шоссе подходили к этому углу обязательно, но большинство так и оставалось здесь - некоторые из-за усталости, другие из предположения, что именно в этом месте, ввиду близости царского загородного дворца, станут раздавать самые дорогие подарки, но большинство из подражания.

Здесь толпа возникла, отсюда она начала расти в сторону Москвы. Тут и находился психический центр толпы - продолжавшего рождаться, донельзя примитивного организма. Сюда судорожно подбирались другие части этого чудовища, получавшие из центра импульсы могучего и тёмного желания. Лишь кое-где, уже вдалеке от этого окаянного угла, виднелись люди, сохранившие собственный разум: взявшись за руки, они змейкой пробирались вслед за каким-нибудь молодцем богатырской стати, а то и щуплым нахалом, которые выгребали к краю толпы и тащили за собой других.