Ходи прямо, хлопец - [7]

Прежде всего увидела Клавдия стол, уставленный закусками. Бросился в глаза, затмив все остальное, большой кусок сливочного масла на тарелке. Кусок был свежий, с острыми углами, на полированных гранях его выступали прозрачные, как слезы, капли.

За столом сидел инспектор, Перцхулава и хирург Анна Васильевна, женщина мужского хладнокровия, в чем Клавдия не однажды убеждалась, помогая ей во время операций.

Выслушав уставной доклад, который Клавдия отбарабанила без запинки, — инспектор усмехнулся и сказал:

— Вольно, садись к столу.

Клавдия сняла шапку, села на краешек табурета.

— Хвалит тебя, Баранова, твое начальство. Да я и сам вижу хорошего работника, у меня глаз наметанный. Награды у тебя есть?

— Представляли, — ответила Клавдия, — к медали «За отвагу», но пока ничего нет.

— Проверим, — пообещал инспектор. Он взял со стола обшитую сукном немецкую флягу и налил в стакан. Один подвинул Клавдии. Она опасливо покосилась на стакан.

— Разбавлено, не опасайся, — сказал инспектор. — Ну, давайте выпьем за победу над фашистами, за нашу дружбу, которая куется в горниле войны против оголтелых захватчиков.

Перцхулава, не морщась, выпил свою порцию. Анна Васильевна сделала глоток и поставила стакан. Клавдия сидела на краешке табурета, положив руки на колени.

— Давай, давай, — поторопил ее инспектор, — не задерживай движение.

— Я не пью.

— Ну-ну, не стесняйся. Сейчас тут перед тобой не начальники, а старшие товарищи.

Клавдия робко взяла стакан и держала обеими руками, не решаясь поднести ко рту.

— Давай, давай, — повторил инспектор. — Смотри, как это делается. — И в два глотка выпил полстакана спирту. Крякнул, понюхал хлеба и кинул в рот кусок мяса.

Клавдии очень не хотелось обижать старших товарищей, особенно этого веселого инспектора, и она отхлебнула из своего стакана. Спирт был крепкий, обжег гортань и выбил слезу.

— Пей до дна, — приказал инспектор.

Клавдия покрутила головой, поставила стакан и ладонями отерла слезы.

— Взыскание наложу на Перцхулаву за то, что не научил пить подчиненных. — Инспектор насупил брови, а глаза были веселые. — Закусывай.

Клавдия взяла кусок хлеба и колбасы.

В дверь постучали, и не успел Перцхулава сказать «войдите», как просунулась в землянку голова дежурного.

— Раненых привезли, товарищ майор.

Голова скрылась. Анна Васильевна молча встала и пошла к выходу. И Перцхулава встал. Сказал:

— Пойду посмотрю.

— Иди, — разрешил инспектор. — А ты не спеши, — это он сказал Клавдии, — если понадобишься, — вызовут.

Хирург и Перцхулава вышли. Инспектор налил себе еще.

— Ты ешь, ешь. — Он подвинул масло, консервы. — Я с друзьями — друг, ты это запомни. Служба — службой, а за столом — без чинов и званий. — Он поднял стакан. — За твое здоровье… Тебя как зовут-то?

— Клавдией.

— Хорошее имя. За наше с тобой здоровье, Клавочка,

Закусив, он встал, прошелся по землянке. Остановился над Клавдией. Она тоже встала, вытянула руки по швам.

— Ну, ну, — добродушно усмехнулся инспектор, — ты передо мной не тянись, зачем это, — взял ее за плечи и решительно усадил на топчан. — Мы с тобой будем друзьями, Клавочка, — говорил он проникновенно, садясь рядом, — в управление тебя заберу. Пойдешь к нам в управление?

Он хотел обнять ее, но Клавдия резко откинулась назад, сжалась в комочек — даже ноги подобрала, и когда инспектор потянулся к ней, оттолкнула его ногами, изо всех сил, отчаянно.

Хрустнула под грузным телом табуретка, что-то звякнуло на столе, что-то тяжело упало с деревянным стуком. Клавдия вскочила. У ног ее, головой к порогу, лежал инспектор. Он пытался приподняться и не мог, глаза у него закатывались, по щеке, из-под жиденьких белесых волос стекала темная струйка. Клавдия не боялась крови, но эта темная струйка на белой щеке повергла ее в ужас. Зажмурив глаза, она перешагнула через распростертого инспектора, рванула дверь и выскользнула из землянки. Не соображая, куда и зачем, Клавдия побежала. Ноги сами принесли к палатке, где стояла ее раскладушка. Она схватила с вешалки шинель, упала на постель и укрылась с головой. Ее бил озноб, и она рукой зажала рот, чтобы не стучали зубы.

Клавдия была уверена, что убила инспектора. Ей отчетливо представлялось, как струйка крови превращается в лужу, как стекленеют мертвеющие глаза… Воображение рисовало картины одну страшнее другой: вот ее ведут со связанными назад руками, вот шеренга солдат наводит на нее дула автоматов — черные точки в ослепительных, сияющих на солнце, ободках… Ее, конечно, расстреляют. Надо что-то сделать, куда-то бежать… Но сделать она ничего не могла, не было сил, не хватало духу приподнять шинель, выглянуть из-под нее.

За двойными стенами палатки слышался какой-то шум, голоса. Тело уже, наверное, нашли, и весь санбат на ногах — разыскивают убийцу… Взревел мотор. Это, вероятно, начальник санбата поехал лично докладывать о случившемся. А может быть, уже приехали из особого отдела. Сейчас войдут, скомандуют: «Встать!» и, связав руки за спиной, поведут…

Но никто в палатку не заходил, шум за стенами затих. Клавдия угрелась, озноб прошел, и она уснула.

Инспектор остался жив, только поранил голову, упав неаккуратно. Когда его перевязали, он заявил, что передумал и ночевать не останется. После его отъезда Перцхулава, мрачный, как черная туча, надолго затворился в своей землянке. Что ему сказал инспектор на прощание, никто не знал, только на другой день майор вызвал Клавдию и, не глядя на нее, сообщил, что с сего числа она поступает в распоряжение полкового врача 11-ского стрелкового полка.