Ходи прямо, хлопец - [68]

Однажды в полдень Иванцов появился возле агрегата сам. В соломенной шляпе, сдвинутой на затылок, в белой тенниске, заправленной в дымчатые брюки с идеальной стрелкой. Коричневый, в крупную клетку, пиджак его был перекинут через руку. Моложавый, элегантный, ослепительно выбритый, он остановился в десяти шагах от машины и ждал.

Андрей, увидев тренера, бросил гаечный ключ и с распростертыми объятиями кинулся к Ивану Филипповичу. Но вовремя остановился, вспомнив, что на нем старый тренировочный костюм, пропитанный маслом, и вообще он весь с ног до головы чумазый.

Остановись в двух шагах от Иванцова, Андрей воскликнул:

— Иван Филиппович! Дядя Коля, смотрите, кто к нам пожаловал!

Вытирая руки ветошкой, из-за агрегата вышел Дорохов. Он тоже был в промасленной курточке, но выглядел опрятней Андрея, может быть, потому, что не вытирал со лба пот рукавом и на лице его не было следов смазки и ржавчины, а серебряный ежик на голове сверкал под солнцем, как надраенный.

Дорохов пожал Ивану Филипповичу руку и осведомился, как он доехал.

— Доехал, — сказал Иванцов. — До поворота на автобусе, оттуда — пешочком.

Николай Николаевич пригласил гостя в сарай. Там усадил его на соломенное ложе Андрея, аккуратно застеленное одеялом. Дорохов вскоре ушел, оставив Ивана Филипповича и Андрея одних.

Иванцов был явно не в духе, сидел на одеяле, подвернув ногу, покусывая соломинку, и, взглядывая на Андрея, накалялся.

Андрей пристроился на верстаке, рядом с тисками, и то ли не замечал его косых взглядов, то ли не хотел замечать.

— Как дела? — спросил он беспечным тоном. — Что нового в Москве?

— В Москве я давненько не был, — ответил Иванцов.

— Но вы же ехали через Москву?

— То было больше месяца назад.

«Верно, — подумал Андрей, — мы тут возимся уже целый месяц». Вслух он сказал:

— Вот время летит!

— Летит, — подтвердил Иван Филиппович. — А ты здесь его транжиришь.

— То есть как это…

— Очень просто. Денисенко в Венгрию съездил. Выиграл. Вчера по радио передали — в Хельсинки выступал, на празднествах рабочего спортсоюза. Выиграл. А ты даже тренироваться бросил. Что ты думаешь, Андрей?

— Так ведь машину на ход ставим, Иван Филиппович.

Иванцов будто не слышал.

— Дело идет к отборочным. Перед первенством Европы. Ты думаешь на них выступать?

— Думаю, но…

— Думаешь! — в голосе Ивана Филипповича был горький яд. Он даже поморщился. — Денисенко приедет на них как бог, а ты будешь как старый лапоть,

— Но я же тут и кроссы бегаю…

— Он кроссы бегает! Наперегонки с трактором? Нет, Андрюша, это, я тебе скажу, не работа. Я на тебя надеялся, сколько сил положил. К пьедесталу почета, можно сказать, подвел, так ты взобраться на него не хочешь.

Иван Филиппович сильно разволновался. Раз уж начал вставлять «можно сказать» и «я тебе скажу», значит, взвинтился на большую высоту.

И Андрей не удержался.

— Что вы от меня хотите? — повысил он голос.

— Не желаешь боксом заниматься, — сорвался на крик Иванцов, — заяви прямо, а крутить-вилять, я тебе скажу, не надо.

— Правильно, не надо, — Андрей соскочил с верстака и метнулся в угол. Оттуда крикнул: — Не надо. Вы только боксера во мне видите, а человека не видите. Да, да! И эта машина вам поперек стала — не первый раз спорим. И на каждую девушку, с которой я поговорил хоть раз, вы волком смотрите. Думаете, я не вижу? Все вижу. Для вас я боксер, и больше ничего. Робот, который должен выигрывать. Ваш робот. Тренироваться и выигрывать, выигрывать и тренироваться. До остального вам дела нет… А я человек, мне этого мало. Понимаете, мало!

Иванцов вскочил.

— Ты чего мелешь? — зло, но тихо сказал он. — Чего мелешь?

Андрей махнул рукой и широкими шагами вышел из сарая. Он сунулся было к агрегату, но передумал и направился в степь. И ушел далеко, прежде чем поостыл. Тогда побрел обратно. Он не терзался и не раскаивался, что вспылил и высказался. Рано или поздно оно бы все равно вылилось — давно назревало…

Иванцов не пошел вслед за Андреем. Он как стоял посреди сарая, так и остался стоять, раздумывая над тем, что услышал. Андрей ударил его больно. Робот! Придумал же!

Иван Филиппович походил по сараю, поднял клетчатый пиджак с одеяла и вышел. Вокруг никого, около агрегата возятся люди. Дорохов, кажется, там, Андрея что-то не видно.

Раньше Андрей тоже обнаруживал характер, но такой вспышки, как сегодня, не бывало. Еще в Ленинграде он начал ершиться, однако из рамок не выходил, а тут… Иванцов сел на чурбак у стены, попробовал разобраться. Может быть, он сам в чем виноват? Разве в том, что хочет видеть Андрея первой перчаткой страны? Хочет видеть его на европейском ринге? Что же тут плохого? Оберегал Андрея от всяких соблазнов, старался уводить ото всего, что мешало, могло помешать. Это плохо? Девушек он вспомнил! Кого имел в виду? Конечно, ту, ленинградку, он имел в виду Белую шапочку. Иванцов и сейчас убежден — от Белой шапочки этой добра не жди. Она далеко, но в том, что произошло сегодня, как-то замешана. Как? Не знал он этого, к сожалению, но чувствовал — замешана.

С полчаса сидел у стены сарая Иван Филиппович и много всякого передумал за это время. Он пытался даже оправдать Андрея, но никак не мог найти ему такое оправдание, которое заглушило бы чувство обиды.