Ходи прямо, хлопец - [35]
— Плыви, малышка.
Севрюжка не сразу приходит в себя. Несколько секунд колыхается на волнах, как мертвая, потом вдруг, от носа до хвостовых плавников дрогнув, сильно бьет хвостом и стремительно уходит в глубину.
Аннушка живет в бригаде Лепко, в одной комнатке с поварихой Мартыновной. Научно-исследовательский институт рыбного хозяйства на берегу Азовского моря держит научные посты, которые следят за миграцией рыбы, метят осетровых в раннем возрасте, чтобы потом можно было проследить их пути-дороги.
Вместе с Аннушкой живет дочь, трехлетняя Клара. Отец ее, Аннушкин муж, работает на рыбоводной станции в поселке и часто приезжает на огненно-красном трескучем мотоцикле. В субботу Аннушка с дочкой едут на
рыбоводную станцию. Там у них маленькая комнатушка в длинном, барачного типа, доме.
Рыбаки осмотрели последний ставник и повернули байды к берегу. Борис взялся за весло. Он любил грести. Первые дни весло было тяжелым, рвалось из рук, и он никак не мог угнаться за соседом, особенно если рядом сидел Семен Бутько; этот нарочно брал такой темп, что Борис выдыхался на первых же ста метрах. На выручку приходили Лепко или Пащенко.
— Не пори горячку, не маши, як та мельница, — говорил Семену бригадир.
Бутько презрительно хмыкал, но греб реже.
То было в первые дни, а теперь несмотря на сорванные мозоли, Борис греб уже уверенно и не боялся садиться рядом с задиристым Семкой. А сейчас Бутько рядом не было, он греб на второй лодке, которая шла следом.
На душе у Бориса легко. Море, заштилевшее, голубое под безоблачным небом, ласкало глаз. На носу второй лодки сидела Аннушка, она сбросила на плечи тяжелый платок, и Борис видел ее розовую от солнца щеку и золотистые, на затылке собранные в узел волосы. Тихое море, головка Аннушки, удаляющиеся ставники, сверкающие на солнце весла — все это сливалось в одну цельную картину. И от того, что он видел, что весло не вырывалось из рук и он греб не уставая, на душе у Бориса было светло и празднично.
На берегу рыбу рассортировали, сложили в большие плетеные корзины и погрузили на машину, которая пришла с рыбоприемного пункта.
Одну севрюгу тут же, ловко орудуя ножом, разделал Степан Степанович. Сначала он вспорол ей белое брюхо и вывалил в решето подернутую сизой пленкой икру. Семен потер икру сквозь решето — «пробил» и бросил в крепкий соляной раствор — тузлук. Через несколько минут вынул, и Мартыновна унесла большую чашку свежепробойной икры — на завтрак. А молчаливый Степан Степанович тем временем полосовал севрюгу: двумя ударами ложа отделил голову, сделав длинные глубокие надрезы, как фокусник, вытянул ленту вязиги. Красавица рыба уже наполовину была разделана, но в ней еще теплился остаток жизни: под ножом Пащенко она несколько раз шевельнула вялым, в мелком ракушечнике хвостом.
Смывая рыбью чешую и кровь, Борис окатил байду водой и уселся на перевернутую корзину. Тело приятно ныло, хотелось есть, и он ждал, когда Мартыновна позовет к столу, не без нетерпения.
Из дома вышла только что умытая и одетая Клара. На ней красный шерстяной костюмчик, красная шапочка с мохнатым помпоном. Щурясь от солнца, она побежала вдоль берега, веселый, беспечный человечек.
Борис не заметил, как подошла Аннушка. Села рядом на старую перевернутую лодку, потерла щеки ладонями и сказала:
— Кому живется весело, вольготно на Руси? — И сама себе ответила: — Моей дочке.
— Завидуете? — спросил Борис.
— Детям, особенно своим, не завидуют. Просто иногда как-то жаль, что я уже не буду такой беззаботной.
— Ну, жалеть тут, пожалуй, не о чем, — возразил Борис. Мужские заботы после смерти отца легли на его плечи, по крайней мере так он полагал, и не тяготили его. И уж вовсе не желал он слова стать таким карапузом, как эта краснощекая Клара. Ему хотелось быть совсем взрослым, твердо стоять на ногах.
— Вам, конечно, жалеть не о чем, — сказала Аннушка. — У вас все впереди.
Борис усмехнулся и не без иронии сказал:
— А у вас позади?
Аннушка вздохнула.
— Вам же за двадцать только-только перевалило…
— Двадцать четыре, — уточнила Аннушка.
— Ну, двадцать четыре, разве это много?
— Вот наступает вечер, — разглаживая на коленях юбку, заговорила Аннушка, — уложу я Клару, сяду и думаю: «Прошел еще одни день. Целый день жизни. Что успела я сделать? Чем вспомню через неделю, через год? И вспомню ли?» Чаще всего вспомнить нечего, прожила просто так. И делается обидно, что прожила день просто так, иногда сделается так обидно, что плакать хочется. С вами такого не бывает?
Говорила Аннушка очень доверительно, с болью за свои просто так прожитые дни. Борис растерялся и без всякой иронии ответил:
— Н-нет, не бывает.
А со мной бывает, — Аннушка встала и пошла вдоль берега к девочке, которая успела убежать далеко и копалась в ракушечнике у самой воды.
Борис молча смотрел ей вслед. Думал: «Ишь она какая, Аннушка!» Ему нравилась ее аккуратная, ладная фигурка, чистое лицо, синие глаза, скорбные складочки у рта. У нее ровный характер — ни разу не слышал Борис, чтобы она крикнула на Клару, вспылила. Красивая, должно быть, у Аннушки душа. Борису очень хотелось, чтобы была красивая.
