Ходи прямо, хлопец - [14]

— Ну, бабка, и стерва же ты, — сказала Клавдия.

Она вроде и не собиралась это говорить, само сказалось.

— Это почему же ты меня стервишь? — Лицо у старухи окаменело. — Что я тебе такого сделала?

Клавдия вышла в тамбур, открыла дверь и долго остывала на ветерке. В вагон она так и не вернулась, простояла в тамбуре до своей станции. На перроне ее догнал бухгалтер Шумейко.

— Удивляюсь я тебе, Баранова, — сказал он, идя рядом, — ну, зачем ты с этой старухой связалась? Не трогала она тебя, не задевала, нет, надо было ее облаять, оскорбить. Неловко за тебя, честное слово.

Клавдия молчала. Они вышли на привокзальную площадь.

— Я тебе как старший товарищ советую. — Шумейко старался говорить задушевно и сам, кажется, умилялся своим словам. — От чистого сердца. Переделывать тебе нужно свой характер.

— По-вашему, эта старуха святая, молиться на нее?

Павел Григорьевич досадливо поморщился:

— Не святая она, конечно, дрянь старуха, что там говорить.

— Так почему же и не сказать ей, что она дрянь?

— Ну, знаешь, если мы друг другу начнем так прямо высказывать, что думаем…

— А почему не высказать? Не за спиной — шу-шу-шу, а прямо?

Шумейко снисходительно усмехнулся:

— Ты меня или разыгрываешь, или в самом деле не понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Пора бы понимать, не маленькая.

— Переросток, — сказала Клавдия.

Павел Григорьевич посмотрел на Клавдию строго:

— Я с тобой серьезно хотел поговорить, а ты дурака валяешь. Дело твое, только потом пеняй на себя.

— Ладно, на вас пенять не буду.

Шумейко, не прощаясь, пошел к своему автобусу.

— Советчик! — вслед ему сказала Клавдия. — Поучи свою маму щи варить…

Павел Григорьевич не обернулся — то ли не слышал, то ли сделал вид, что не слышит.

— …Я, наверное, очень длинно рассказываю, — остановилась Клавдия, — и много лишнего.

— Все это не лишнее, — заверил Андрей Аверьянович, — это подробности, без них не обойтись.

В жизни человек совершает много опрометчивых поступков, говорит много лишних слов, но если пересмотреть, обдумать его жизнь, стараясь понять человека, окажется — все им сказанное и содеянное не случайно, идет от характера и проясняет характер, особенно то, что с точки зрения «здравого смысла» кажется лишним и опрометчивым.

Клавдия ничего не скрывала и не подправляла в своем прошлом. Чем больше слушал ее Андрей Аверьянович, тем крепче в том убеждался. Нет, она не фантазировала. Чего стоит этот диспетчер из плавотряда со своей доморощенной философией! Такого не сочинишь.

— А я было думала, что не то говорю, — смущенно улыбнулась Клавдия.

…В тресте, когда отчитывались о поездке к морским строителям, Шумейко промолчал, а у себя в рабочкоме заявил, что Баранова к важному делу отнеслась халатно: по документам диспетчера плавстройотряда и то видно, что у них простой, рабочее время не уплотнено, а Баранова это должным образом вскрыть не сумела. Зато успела поругаться с монтажниками и механиками на плавучей электростанции.

— Надо учесть печальный опыт и в следующий раз серьезнее подходить к подбору состава делегации, — заключил Павел Григорьевич.

Клавдия о нем скоро забыла: поступила команда — обеспечить самосвалы под бетон. Бригада Паршина приступала к заливке днища под новый резервуар, бетон должен идти непрерывно.

В восемнадцать ноль-ноль первый самосвал примет раствор на заводе, а дальше машины в течение суток пойдут одна за другой, цепочкой. К восемнадцати надо собрать шоферов, а в распоряжении диспетчера оказался только один автобус, который после работы должен еще отвезти в город служащих управления.

Клавдия села рядом с шофером. В зеркальце над ветровым стеклом ей виден был салон. Не торопясь входили пассажиры. Тяжело поднялась по ступенькам и села, заняв почти весь двухместный диванчик, Тертышная; бочком, держа руку на отлете, как фехтовальщица, скользнула меж сиденьями Ветохина. Кто-то курил возле автобуса.

— Погуди, — сказала Клавдия шоферу, — тянутся, как неживые.

Шофер нажал на кнопку, клаксон рявкнул басовито. Курильщик вздрогнул, Тертышная недовольно поморщилась.

Мелко семеня короткими ножками, последним подбежал к автобусу бухгалтер Шумейко. В левой руке он держал увесистую клеенчатую сумку, в правой — большое ведро с крышкой, помои с кухни. Павел Григорьевич откармливал к Новому году свинью.

— Трогай, — скомандовала Клавдия, когда Шумейко стал на первую ступеньку. Дверь за его спиной с треском закрылась, и машина сразу взяла хороший разбег.

— Тихо, — в сердцах крикнул Шумейко, — не дрова везешь, людей!

— За помои болеет, — сказала Клавдия, не оборачиваясь. — Давай, гони, у меня времени — в обрез.

Машина ходко бежала в гору, петляя меж мокрыми стволами деревьев, и вдруг — чих-пых — засбоила, затряслась мелко. Подсосав горючее, шофер выправил дело, по ненадолго: через пятьсот метров опять — чих-пых. Машина стала, шофер вылез из кабины и, выставив к хмурому небу заплаты на комбинезоне, стал копаться в моторе.

Клавдия нервничала. Она поглядывала на часы в машине, сверяла их со своими ручными, а сама думала, что же делать? Даже если бы машина не остановилась, она едва ли успела б развезти служащих по домам и собрать шоферов к восемнадцати ноль-ноль. А машина стояла, и шофер сверкал замусоленными заплатами. Наконец он выпрямился и захлопнул капот. Сел на свое место и виновато глянул на Клавдию.