Ход Снежной королевы - [2]

– Присаживайтесь, Арман, – сказал он. – Как Люсьен? Делает успехи?

Я напомнил графу, что по случаю Рождества у нас каникулы. Но добавил: разумеется, Люсьен очень одаренный мальчик.

– Да, да, – рассеянно подтвердил Коломбье. – Послушайте, Арман… Мне бы хотелось попросить вас об одной услуге.

Я ответил, что нахожусь в полном распоряжении господина графа. Услышав мои слова, он заметно расслабился.

– Дело в том, что сегодня поездом в 16.45 прибывает один человек… Мне бы хотелось, чтобы вы встретили его на вокзале.

Так-так, сообразил я, значит, это кто-то из приглашенных на Рождество гостей. Большинство их – депутат Пино-Лартиг, его помощник Констан, старый судья Фирмен, управляющий Бретель со своей половиной и химик Андре Северен – уже прибыли утренним поездом. Оставался только… Черт возьми, кто же оставался?

– Вы и сами знаете, что вокзал довольно далеко от нас, – продолжал тем временем Коломбье, – и, конечно, это представляет определенные… гм… неудобства… Я надеюсь, вы не откажетесь выручить меня.

Просительный тон был совершенно несвойствен графу, и невольно я насторожился. Так кого я должен встретить? Как его вообще зовут?

– Это не он, а она, – ответил граф на мой молчаливый вопрос. – Моя кузина Дезире Фонтенуа. Вы, вероятно, слышали о ней… Мы не встречались десять… нет, шестнадцать лет. Неделю назад я послал ей телеграмму и пригласил сюда. Вчера от нее пришел ответ. Она приедет поездом 16.45.

– Дезире Фонтенуа? – переспросил я в непритворном изумлении.

Коломбье кивнул.

– Как я вижу, до вас уже дошли слухи… Когда-то мы с кузиной крупно повздорили, и она перестала со мной общаться. Семейная ссора, понимаете? Мне очень жаль, что так получилось, но…

Ему было жаль! Он говорил так, словно являлся невинной жертвой, жестоко обиженной судьбой. Правда же заключалась в том, что шестнадцать лет назад, когда Дезире была молоденькой девушкой, он вознамерился выдать ее замуж за отвратительного слюнявого Пино-Лартига, чья поддержка была ему необходима. Дезире наотрез отказалась выходить за него замуж, и тогда дорогой кузен с благословения всех своих родственников выставил девушку из дома. Та являлась круглой сиротой, и ей не у кого было просить помощи. Вне всяких сомнений, Коломбье рассчитывал, что своенравная кузина скоро сдастся, однако не тут-то было. Она сошлась с каким-то итальянским принцем, шокировав весь свет, а когда принц ей наскучил, променяла его на сказочно богатого русского князя с совершенно непроизносимой фамилией. Коломбье рвал и метал, с опозданием сообразив, какую ошибку он допустил, но было уже слишком поздно. Дезире наотрез отказалась иметь с ним какие бы то ни было дела и счастливо зажила в незаконном союзе с женатым князем, чья супруга обладала отменным здоровьем и отнюдь не собиралась умирать. После короткого медового месяца в Париже Дезире вместе с князем уехала в Санкт-Петербург, но даже оттуда до нас доходили сплетни о ее экстравагантных поступках, ее расточительности и немыслимых нарядах. Некоторое время назад жена князя все-таки имела такт преставиться, и больше ничто не препятствовало взбалмошной Дезире окончательно воссоединиться с ее избранником. Кто-то – кажется, дворецкий Антуан Лабиш – упоминал при мне, что мадемуазель Фонтенуа вместе с князем вернулась в Париж, но так ли это было или нет, я не имел ни малейшего представления. И вот теперь граф подтверждал, что…

– Похвально, что вы хотите примирить семью, – заметил я, только чтобы хоть что-то сказать. – Это делает вам честь.

Коломбье устало улыбнулся. Вряд ли он думал о семье – бьюсь об заклад, куда больше его интересовало сказочное богатство русского. Я выпрямился. Ну конечно же, старый завод! Он хочет сплавить развалину князю, причем наверняка за двойную цену, если не за тройную. И что же, граф и впрямь верит, что Дезире поможет ему в этом? Смешно!

– Значит, вы согласны встретить Дезире? – спросил Коломбье. – Я бы и сам поехал на вокзал, но не могу – дела.

Он лгал. Никаких особых дел у него не было. Но если то, что я слышал о характере Дезире, было правдой, она вполне могла попытаться выцарапать дорогому кузену глаза при встрече. Я же был для нее совершенно посторонним человеком, и даже если бы она выцарапала глаза мне, граф Эрнест с легкостью сумел бы это пережить.

– А вы уверены, что она вообще приедет? – на всякий случай спросил я. – Мало ли что могло случиться – вдруг она, например, передумала…

– Тогда вы вернетесь один, – отозвался граф, – только и всего.

Однако обстоятельства сложились так, что мне не пришлось возвращаться одному.

* * *

Кучер Альбер сказал, что подаст экипаж через четверть часа. Я поднялся к себе в комнату, чтобы переодеться. Небо по-прежнему было белое, как снег, и облака стояли так плотно, что у меня возникла вот какая мысль: богу вконец надоело смотреть на нашу безрадостную землю, и он отгородился от нее стеной туч. Над замком с пронзительными криками кружили вороны и галки. Иссервиль стоит на неприступной горе, высоко вздымающейся над окрестностями, и то, что в другом месте казалось бы просто докучным и унылым, здесь приобретает тревожный, почти пугающий оттенок – взять хотя бы этих птиц. Во всяком случае, я был рад, когда ко мне заглянул Брюс Кэмпбелл, учитель английского, и на своем забавном французском объявил, что зима в нынешнем году ожидается суровая как никогда. Кэмп-белл – истинный англичанин, начинающий любой разговор с упоминаний о погоде, человек флегматичный, с блеклыми волосами мышиного цвета и неопределенными, как бы размытыми чертами лица. Он носит очки, которые придают ему ученый вид, но я как-то видел, как сей ученый с истинно британской невозмутимостью выпил за один присест бутылку коньяка и ухитрился после этого не свалиться под стол. Более того, он как ни в чем не бывало продолжал вести вполне светскую беседу. В сущности, Брюс – славный малый в отличие от учителя математики Жан-Поля Ланглуа. Не то чтобы Ланглуа был плохим человеком – нет, просто он так же скучен, как те цифры, которыми набита его голова. О чем бы ни шла речь, он непременно сворачивает на теоремы и аксиомы, потому что вне своей профессии не смыслит ничего. Ланглуа верит, что математика – царица всех наук, и этого вполне достаточно, чтобы презирать не только все прочие науки, но и саму жизнь, которая не сводится к цифрам и уравнениям. Словом, наш математик – невыносимый педант, но, когда садишься играть в карты, нет более надежного партнера, чем он. Вот где его сухой негибкий ум оказывает ему наилучшую службу. Вы не успели еще рассмотреть свою сдачу, как Ланглуа уже просчитал все возможные комбинации и загнал вас в угол, из которого вы выбираетесь с сильно облегченным кошельком. Впрочем… Кажется, увлекшись своими записями в дневнике, я стал безбожно врать, как некоторые наши литераторы. Ведь если говорить откровенно, мы всегда играем по маленькой, да и Ланглуа, несмотря на свою хваленую математическую логику, тоже нередко оказывается бит. Но поскольку мои записи все равно никогда не увидят света, я не стану ничего исправлять и оставлю все как есть.