Хочу жить! Дневник советской школьницы - [66]

О дальнейшей моей судьбе мне надо решить самой. Женя, Ляля заняты собой и художеством, мама — работой. Никто не посоветует мне, как надо сделать, никто не захочет понять, как мне трудно и страшно. Сегодня пришел отец. Он принес вести из Полиграфического института. Слабая надежда на поступление есть. И когда эта мечта начала воплощаться в жизнь, я вдруг почувствовала не только страх, но и просто свое нежелание. И не могла не засмеяться, наконец-то поняв, что все мои помыслы направлены лишь к нему, к тому, чтобы:

Улыбку уст, движенье глаз

Ловить влюбленными глазами.

Не жажда ученья и даже не жажда попасть в другую среду руководила моими желаниями. И мне стало страшно. В Текстильный институт я попасть не могу, а все остальные для меня становятся уже совсем неинтересными. Я сама только сегодня поняла, что вся движущая сила, вся энергия моя — не что иное, как любовь. Как были бы поражены и шокированы мои родители, если бы узнали, что дочь их предается таким глупым чувствам, что ради них она собирается устраивать такую генеральную ломку своей жизни.

<14 декабря 1934>

Удивительно, почему все для меня кончается трагедией? Кончается — пишу я, потому что это конец любви к нему, конец моим мечтам и ожиданиям. Мне смешно вспоминать, что всего два-три дня назад я боялась, что мое увлечение пройдет, мне нравилось, что оно давало мне новые интересные и острые ощущения, заставляло сильнее биться сердце, как-то волноваться самой и испытывать небывалое раньше чувство радости. Я шутила и играла с любовью, она ласково щекотала меня мягкими лапками, под которыми оказались вдруг очень острые коготки. И до той минуты, пока коготки не показались, мне было приятно. Как можно в один вечер в какие-то два-три часа перечувствовать столько различных и непохожих друг на друга ощущений? И такой вечер был у меня вчера.

Начинался вечер, как и все, с робкой и сладостной надежды на то, что Женька придет, и с шести часов я ждала его все сильнее и сильнее, но уже с привычным спокойствием и терпением. Меня занимал вопрос: начинаю ли я разлюблять его или любовь осталась все той же, только как бы вошла в берега, сделалась привычкой? Она меня уже не мучила и доставляла удовольствие. В седьмом часу пришла сестра Женя, и я с привычным уже волнующим ожиданием прошла за ней в комнату, спросив: «Ляля на каток уехала?» — «Да». — «Сегодня, кажется, холодно?» — «Нет, наоборот, очень хорошо!» Мы еще перекинулись несколькими такими безразличными для меня фразами. «Пойдем погуляем!» — сказала Женя. «Значит, никого не будет», — подумала я, но пойти гулять согласилась. Медленно и неохотно одевалась, веселость, живость и оживление моментально пропали, в душе стало как-то тяжело и пусто, а надежда сменилась разочарованием. Мне стало как-то все безразлично, но, пожалуй, в самом удаленном уголке души моей я надеялась на завтрашний день.

Когда мы зашли к бабушке отнести ключи, сестра сказала мне: «А часов в восемь Нина и Женя должны подойти». — «Как бы не опоздать», — заметила я, а сама радостно улыбалась. «Ну и прекрасно, теперь весь вечер будет счастливым», — думалось мне. Однако гулять мы не пошли, и я с радостным ожиданием села за книгу, раздумывая: «Почему он придет? Ведь Дуси не будет. Может, Нина? Нет. Может, Женя? Нет». Мне почему-то никак не верилось, что он неравнодушен к Жене, хотя это очень могло показаться. «Ольга? Но ведь она на катке, и он знал это».

И какой-то злой и нехороший чертенок радостно закопошился и заиграл во мне: «Значит… значит…» Это даже не было определенной мыслью, но я прекрасно поняла, что говорил чертенок. И стало как-то особенно легко и радостно.

Я не верила, что нравлюсь ему, но даже сознание, что ему не нравится никто другой, доставляло мне удовольствие. Женя играла на рояле, и я, взглядывая на ее спину, блаженно улыбалась. Потом затявкала Бетька, незлобно и лениво, и я вышла в коридор. Внизу слышны были голоса. Нина? Ну конечно, она и Женя. И я сдерживала себя, чтоб не броситься отпирать, не дождавшись звонка.

Они вошли, впереди Нина, потом Женя; как всегда равнодушно взглянув на меня, он сказал: «Добрый вечер». Но это даже не разозлило, не охладило и не омрачило моего настроения. Раздеваясь, он спросил неизменное, к которому я уже привыкла: «Ну, Нина, как живем?» Я ответила бойко: «Все по-старому!» — «Хорошо? А программу переписала?» — «Не бралась еще с тех пор», — проговорила я и с неприятным и удивленным чувством заметила, что слишком радостно и захлебывающе смеялась. А оставшись одна, внимательно присмотрелась к своим рукам и с добродушной досадой подумала: «Они могли бы дрожать сильнее, да и сердце громче биться. Неужели проходит?» Глупая! А что ты думала двумя часами позже?

Сестра и Женя принялись разучивать вальс в четыре руки, а мне было неудобно к ним войти. Иногда Женя смеялся, и так радостно-болезненно отзывался во мне этот смех. «Женя, сыграй вальс», — услыхала я голос Нины и вошла. Играл Женя! Я встала у стены и со смешанным чувством смеха и невольной досады на себя посматривала на него, который почему-то вчера был особенно симпатичным — так хорошо сидел на нем пиджак, так весело блестели глаза его, когда он пришел. Нина танцевать отказалась, стала печальной и хмурой, сев на постель.