Хочу женщину в Ницце - [171]

На верхних ярусах переполненных трибун молодые люди обоих полов и разных сословий, перетасованные волею случая, имели приятную возможность познакомиться друг с другом. Не зря Овидий в поэме «Искусство любви» советовал своим ученикам посещать цирк, ведь здесь, в цирке, томные прелестницы искали себе мужей, а ветреницы – приключений. В секторах, где места были расположены ближе к беговому полю, переливаясь многоцветием праздничных туалетов, собирались изумительные красавицы из тибрских дворцов. Пышность нарядов, блеск драгоценных камней, опахала из павлиньих и страусиных перьев, аромат благовоний – все это создавало атмосферу грандиозного праздника. Но чувства дружбы и семейственности, любовь к Отечеству и благородная набожность отступали на второй план, когда вставал вопрос, победят ли на скачках «зеленые» или «синие». Великий Плиний, про которого римляне говорили, что он знал почти все, в письмах, адресованных своим друзьям, выражал недоумение по поводу того, что тысячи мужчин, которых никак было нельзя отнести к разряду римской черни, забывая обо всем, вновь и вновь фанатично следят за мчащимися по полю лошадьми с колесничими и безоговорочно преданы тряпке цвета своей партии. Население великого Города было поделено на 4 части, а точнее на 4 цвета: белый, зеленый, синий и красный, и каждый гражданин с рождения и до гробовой доски был предан своей партии, фракции, а точнее тряпке, как называл все это Плиний-младший, историк, писатель, близкий друг великого императора Траяна и один из очень немногих римлян, кто никогда не посещал цирка.

Святость религиозной церемонии была соблюдена по всем канонам римских религиозных обрядов. В самом цирке, возле триумфальной арки в три проема, установленной в честь победы Флавиев над иудеями, прошла традиционная торжественная помпа[22]. Возбужденная публика со страстной одержимостью спешила заключать первые пари.

Едва предводители фракций заняли свои места, как распахнулись ворота, откуда появились беговые колесницы, раскрашенные в четыре цвета представленных к ристаниям партий. Дрожащие от нетерпения великолепные лошади с подвязанными хвостами и вплетенными в гривы лентами спешили занять на старте свое место согласно жребию. Возничие колесниц, одетые в туники с короткими рукавами, каждый на свой манер были сплошь по телу обвиты защитными ремнями. На их головах были надеты одинаковые гладкие кожаные шлемы, на поясной ремень каждого крепился острый кривой нож. Возничие демонстрировали возбужденной публике свое видимое спокойствие.

Каракалла и Гета почти одновременно из своей императорской ложи подали знак к началу первой скачки на бигах[23]. Под звуки длинных труб сигнал к старту давал председательствующий на играх еще совсем молодой, но уже облаченный властью квестора магистрат. Им был сын прославленного префекта претория юриста Папиниана, одетый для такого случая в яркую, расшитую перламутром тогу. Он стоял на видном всем постаменте, опершись, как старец, на посох из слоновой кости. Голова его была увенчана увесистой, сверкающей золотом короной, которую, чтобы та не сдвигалась на лоб, поддерживал стоящий за его спиной раб. Молодой квестор, ведавший сенатской казной, пожаловал свои деньги на эти богатые зрелища, поэтому, согласно римской традиции, именно он и давал сигнал к старту, бросая на арену у меловой черты белую салфетку.

Предстартовая гробовая тишина, воцарившаяся в цирке на короткое время, была взорвана воплем трибун, возвестив всему городу, что скачки начались. Одновременно, подняв тучу пыли, рванули вперед шестнадцать коней, запряженных в колесницы по два. Две колесницы, заявленные в заезде от одной конюшни, первоначально разобщенные на песчаном поле согласно жребию, отчаянно искали друг друга в пыли, чтобы уже в свой первый прямой беговой отрезок до веховых столбов занять правильную позицию, определенную планом на гонку, утвержденному предводителем фракции на все семь кругов.

Антонин Каракалла, всегда эмоциональный на ристаниях, страшный в гневе и непомерно радостный в счастливые минуты, теперь источал ледяное равнодушие. Мысли его были далеки от гонок. Он не сидел как брат, обложивший себя шелковыми подушками, а, скрестив руки на груди, все время стоял и медленно, как философ, поглаживал короткую бороду. Стеклянный взгляд Антонина был затуманен, тогда как издали лицо казалось одухотворенным. Высоко подняв голову и оглядывая переполненные трибуны, он увидел мачеху, сидящую среди друзей на открытой верхней веранде дворца Севера на Палатине, которая как бы нависала над цирком, и сразу опустил голову, прикрывая глаза ладонью. Каракалле казалось, что Юлия Домна, обладая поистине колдовской проницательностью, с одного взгляда была способна разглядеть в дружелюбной улыбке пасынка кровавые намерения, тем более, что план его был настолько прост, что он сам не сомневался в реальности его осуществления. Дело было за малым: заставить ее уговорить брата прийти на встречу с ней без охраны и в благостном настроении. Каракалла был уверен, что при ее желании Гета полностью ей доверится и потеряет бдительность.