Хочу верить… - [47]

Выскочив на улицу, я крикнул шоферу:

— Еще одну минуточку, подождите!

Я бегом поднялся по Конюшковскому переулку, ворвался домой и, задыхаясь, сказал Катюше:

— Тысяча рублей! Мне нужна тысяча рублей! Я завтра отдам! Я возьму в кассе взаимопомощи… А потом, может быть, напечатают мой очерк… Дай мне тысячу рублей!

— У меня нет, — испуганно сказала сестра. — Есть только шестьсот.

Еще четыреста, вывернув все карманы и даже подкладку пиджака, дал наш сосед дядя Костя. Домочадцы тревожно посмотрели мне вслед…..

Где-то возле Выставки достижений народного хозяйства в голову мне пришла мысль: что, если произошла ошибка? Я чего-то не понял. И Галя это вовсе не Людмила. Концы-то с концами ведь все равно не сходятся. Каким образом в Прибельской больнице умершая Зайковская превратилась в Галю Наливайко? Куда девалась настоящая Галя? И почему Людмила написала Кернеру это проклятое письмо? Почему, почему?! Подпольщики-то были повешены по ее доносу.

Я чуть было не повернул машину обратно, но в последний момент решил: будь, что будет.

Выехали на Ярославское шоссе. Миновали дачные места; в Загорске шофер долил в дымящийся радиатор холодную воду.

— Почему такая спешка? — спросил он с любопытством.

Я рассказал.

— Веселая история! — с уважением сказал шофер и прибавил газ.

Мы мчались со скоростью до ста километров в час. Впереди был сплошной мрак, в котором бесследно тонули белые пучки фар, и я удивлялся, почему мы до сих пор не врезались в какой-нибудь столб или дерево. Шофер держал руль небрежно, кончиками пальцев, и немилосердно дымил папироской.

В Ростове он остановил «Волгу» возле кремля и сказал:

— Хоть вы и торопитесь, однако взгляните: дух захватывает!

Поблескивали круглые главы храмов, тонкий шпиль дворца… Я вышел из машины. Да, действительно захватывало дух! Мне показалось, что сию минуту из каменных узорчатых ворот выйдет сам Александр Невский в стальных латах и сурово глянет на меня, опершись на меч…

Двести восемьдесят километров мы проехали за три с половиной часа. Круглые часы на центральной улице Ярославля показывали двенадцать, когда «Волга» свернула с асфальтированного шоссе на твердый, подмерзший грейдер. Еще сорок минут отчаянной тряски, покачивания, почти непрерывного визга тормозов — и мы были у цели.

— Некрасовское! — хрипло сказал шофер.

Мы стояли перед одноэтажным деревянным домом. Одно окошко светилось, в остальных был мрак. Я толкнул калитку. Лениво тявкнула собака. Скрипнула дверь. На крыльце показалась белая фигура. В глаза мне ударил неяркий лучик электрического фонаря.

— Кто это? — послышался приглушенный женский голос.

Еще не видя ее, я каким-то шестым чувством понял: это она!

— Мне нужна Людмила Иннокентьевна Зайковская, — громко сказал я и замер.

— Войдите, — был ответ.

Я поднялся на крыльцо, жадно глядя на нее. Высокая, очень хорошо сложенная, немного полная, в светлом халате и шерстяном платке. Под платком в тени блестящие, внимательные глаза. Больше я ничего не успел рассмотреть.

Я вошел вслед за нею в сени, а оттуда, нагнув голову, в маленькую очень чистую комнату, где все было белым: постель, скатерть, занавески, накидка на телевизоре, чехлы на стульях.

На письменном столе горела лампа под белым матовым абажуром. Щелкнул выключатель. Вспыхнула люстра, и сразу все стало простым и обыкновенным.

Передо мной была почти совсем седая женщина, со смуглым, красивым лицом и тонкими губами. Она с интересом смотрела на меня. Я молчал.

— Садитесь. Вот стул.

— Спасибо… Пауза затянулась.

— Вы назвали меня Людмилой Иннокентьевной. Откуда вам известно это имя? — негромко спросила она.

— Это… ваше имя?

— Когда-то было моим. Очень давно…

— В тысяча девятьсот сорок первом году?

— И в сорок первом…

— А в сорок втором?

— Что значат ваши вопросы? Кто вы?

Я протянул ей удостоверение. Она взглянула.

— И все же… не понимаю…

— Людмила Иннокентьевна, — тихо сказал я. — Я искал вас так долго. Как я вас искал! Я не знал, что вы живы. Никто не знает, что вы живы… Я приехал поздно, вам нужно проверять тетради, я понимаю. Простите меня… Но только один человек на свете может ответить на мои вопросы. Этот человек — вы!

Она наклонила голову.

— Говорите.

— Все началось с Прибельска. Я хотел написать очерк о подпольщиках. Там мне рассказали о вас.

— Странно…

— Почему странно? Разве вы…

— Но все мои товарищи погибли. В Прибельске я не была с тысяча девятьсот сорок пятого года. Неужели кто-то еще помнит обо мне?

— Очень хорошо помнят, — сказал я. — Вы заходили в обком партии, когда приехали туда после войны?

— Нет. Я искала своих бывших соседей. Там умерла моя дочь. Я хотела, чтобы мне показали могилку… Но никого не нашла.

— Значит, никто в Прибельске не знает, что вы живы?

Она пожала плечами.

— Чудовищно! — прошептал я.

— Что вы сказали?

— Нет, ничего… — Я потер рукой лоб. — Простите… Мысли мешаются… Так много нужно сказать вам… Вы разрешите?

— Да. Если это необходимо для очерка.

— Ваша девичья фамилия Зайковская, не так ли? А фамилия вашего первого мужа Сапожников?

— Да. Он погиб в начале войны.

«Это не совсем так», — хотел я сказать, но сдержался: было еще не время.

— Зайковской вы оставались, если не ошибаюсь, примерно до октября тысяча девятьсот сорок второго года. Потом переменили фамилию и стали Галиной Наливайко. Верно?