Алый камень лежит у Егорышева на этажерке, но его историю я узнал не от Егорышева. Егорышев человек неразговорчивый, и о событиях, связанных с Алым камнем, вспоминать не любит…
Историю Алого камня я узнал от других людей. Я складывал ее постепенно, как наполовину рассыпанный рисунок из мозаики. Долгое время одна часть рисунка не совпадала с другой, и я ничего не мог понять. Но я был терпелив и в конце концов восстановил сложный узор человеческих судеб.
Побежденный моим упорством, и Егорышев однажды нарушил обет молчания. Он произнес всего лишь несколько фраз, но все осветилось до конца.
Теперь я знаю историю Алого камня.
Я не жалею о затраченных усилиях.
Мною руководила не жадность коллекционера, собирающего редкостные случаи из жизни, даже не профессиональное любопытство литератора… Мне необходимо было понять что-то самому.
Теперь я понял.
Может быть, еще не до конца. Но я понял главное — Алый камень вовсе не так редок, как считают геологи. Наверно, они по-своему и правы. Но я говорю о другом Алом камне…
Впрочем, вот она, эта история…
Егорышев смотрел на картину. На нее падала тень, и очертания рисунка расплывались. Можно было разглядеть лишь общий характер пейзажа и уловить замысел художника.
На картине было изображено утро в горах. Собственно, это вряд ли были настоящие горы, скорее сопки, мохнатые, с круглыми добрыми головами. У их подножия звенел прозрачный ручей. Этот чистый серебряный звон прятался в желтых блестках солнца, рассыпанных по мелкой ряби, покрывавшей воду. Так казалось Егорышеву. И еще ему казалось, что есть что-то странно тревожное в этом мирном пейзаже, в белых палатках на берегу ручья, туго надутых ветром, в опрокинутой лодке, в растрепанных кустах боярышника. Тревожным был алый свет солнца, и в необъяснимом беспокойстве застыли на синем небе клочья облаков…
Егорышев подошел ближе, прищурился. Сопки, ручей и солнце исчезли. Перед ним был холст, покрытый торопливыми густыми мазками. Краска пожухла и покрылась мелкими, почти неприметными для глаза трещинами.
— Что ты уставился? — спросил Долгов, проходя мимо Егорышева с самоваром в руках.
Егорышев не заметил Долгова. Он продолжал смотреть на картину, вернее, на ее правый нижний угол, где по холсту скакали небрежные буквы: «Матвей Строганов». Эти буквы притягивали Егорышева. Он протянул руку и потрогал их. Они не исчезли и не изменили очертаний. Они обозначали именно то, что прочел Егорышев. Он не ошибся. Это было совершенно невозможно, нереально и неправдоподобно. Однако картина Егорышеву не приснилась. Она существовала, была заключена в деревянную самодельную рамку и висела на стене. И нарисовал ее Матвей Строганов.
Егорышев перевел дыхание и еще раз посмотрел на пейзаж. Где, в каком неведомом краю находились эти сопки? Кто разбил у их подножия белые палатки?
Он отошел к окну и попытался собраться с мыслями. Он увидел в окне сруб колодца и сухую ольху с почерневшими унылыми ветками. От крыльца к колодцу бежала тропинка. Она была извилистой, хотя шла по ровному месту, и напоминала забытый кем-то в траве кокетливый поясок…
— Пить чай! — позвал Долгов.
Осторожно ступая по визжащим половицам, Егорышев прошел на веранду и опустился в плетеное кресло. Кресло протестующе застонало. Егорышев был не в ладах с мебелью. Стулья под ним ломались.
Долгов пил чай из блюдечка, откусывая сахар маленькими кусочками. С одним куском он выпил три стакана. Тем временем Егорышев вышел на участок. Участок был по московским понятиям большой, двадцать соток, но Егорышев оглядел его с жалостью. Бледные сосны и чахлые березки немощно поскрипывали, опираясь на забор. Больше всего Егорышеву не нравился забор. Он считал, что огораживать забором деревья и кусты глупо и дико. Все равно что сажать в клетку птицу, которая в неволе не поет.
Егорышев присел на край желтого новенького сруба и посмотрел вниз.
—Что ты там увидел? — спросил Долгов, подойдя к нему.
— Звезда, — объяснил Егорышев.
Долгов не понял. Он задрал голову, на небе никаких звезд не было. Тогда он заглянул в колодец. На дне глубокой шахты блестела черная вода. В воде покачивалось опрокинутое лицо Егорышева. А рядом чуть заметно мерцала голубая точка. Это в самом деле была звезда.
Долгов не удивился. Он знал, что со дна глубоких колодцев можно днем увидеть звезды.
—Чудак! — усмехнулся Долгов, повернув к Егорышеву свой розовый детский подбородок.
Вернувшись в комнату, Егорышев снова взглянул на картину, нарисованную Матвеем Строгановым. Может быть, все-таки это был другой Строганов, а не тот, о котором знал Егорышев?
Сопки и палатки загадочно молчали.
Долгов уже надел резиновые сапоги.
— Пойдем, — позвал он.
В руке он держал лукошко, на плечи накинул плащ. Недавно пролил дождь, и в лесу было сыро.
— Откуда у тебя эта картина? — спросил Егорышев.
Долгов удивленно поднял брови.
— Я не знаю, откуда она взялась. Она досталась мне вместе с дачей. Я купил дачу месяц назад с мебелью, половиками и картиной.
— У кого?
Долгов вздохнул, подумал и сказал:
— Что значит, у кого? У одного человека. Почему тебя это интересует?
Егорышев не мог ему объяснить. Объяснять пришлось бы слишком долго…
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
