Хочу съесть твою поджелудочную - [9]

— Сомневаюсь, что оправдаю твои надежды.

— А, пустяки! Ну так что?

— Не припомню, чтобы у меня были друзья. Ещё с младших классов так.

— У тебя амнезия?..

— Ты всё-таки дурочка.

На самом деле я засомневался: а вдруг, если считать, что в её возрасте подхватить неизлечимую болезнь ещё менее вероятно, чем потерять память, она может оказаться права? Глядя на её очевидно недовольную гримасу, я решил отречься от своего высказывания и попытался объяснить:

— Я хочу сказать, что друзей у меня не было. И, разумеется, не было девушки, о которой ты так упорно допытываешься.

— Ты никогда ни с кем не дружил? Не только сейчас?

— Да. Если ты не интересуешься людьми, люди не интересуются тобой. Вреда от этого нет никому, так что меня устраивает.

— И тебе не хотелось завести друзей?

— Трудно сказать. С ними, может, и весело, но я уверен, что в мирах, существующих в романах, интереснее, чем в реальности.

— Вот почему ты всё время читаешь.

— Верно. На этом мой скучный рассказ окончен. Проявляя ответную вежливость — у тебя есть парень? И если есть, тебе сейчас лучше проводить время с ним, а не со мной.

— Был, но мы недавно расстались, — сказала она безо всякого сожаления.

— Из-за твоей скорой смерти?

— Нет. Я бы ему о таком не сказала. Я и подругам не сказала.

«Тогда почему ты призналась мне?» Спрашивать об этом не хотелось. Что вполне естественно.

— Он… Да ты его знаешь! С нами учится. Но, даже если назову имя, ты его не вспомнишь, ха-ха-ха! Так вот, он был чудесным другом, но стал никудышным кавалером.

— И так бывает.

Хотя что я понимал, парень без друзей.

— Да, бывает!.. И я с ним рассталась. Вот бы бог сразу лепил всем бирки! Вот этот человек — отличный друг, а этот и в любви хорош!

— А мне-то какое бы вышло облегчение. Но такие, как ты, сказали бы, что прелесть отношений между людьми в их сложности.

Моё замечание было встречено заливистым хохотом.

— Сказали бы. Пожалуй, я именно так и считаю. Что ж, отзываю идею с бирками. А ты меня понимаешь!

Я хотел было возразить, но промолчал. Подумал: наверное, так оно и есть. И я догадывался почему.

— Потому что мы антиподы.

— Антиподы?

— Ты моя противоположность, и, если какая-то мысль претит мне, ты с ней согласишься. Я сказал о сложности — и угадал.

— Запутанные у тебя рассуждения. Романов начитался?

— Может быть.

Вот и правда человек с противоположного полюса, с кем я не планировал и с кем мне незачем общаться.

Ещё несколько месяцев назад между нами существовала лишь пара точек соприкосновения: мы учились в одном классе, и до моих ушей регулярно долетал её оглушительный смех. Настолько оглушительный, что при всём своём безразличии к людям я сразу же вспомнил её имя, когда мы столкнулись в больнице. Потому-то оно и засело в голове, что мы были антиподами.

Потягивая кофе с молоком, она то и дело радостно делилась своими впечатлениями: «Вкуснятина!» Я молча пил чёрный кофе без ничего.

— Точно, мы с тобой антиподы. Когда мы ели жареное мясо, ты всегда брал вырезку или рёбрышки. Хотя я хожу в такие рестораны, чтобы поесть потрохов.

— Они оказались вкуснее, чем я ожидал, и всё же я предпочитаю нормальное мясо. Внутренности живых существ в охотку едят разве что черти. И они же без меры сыплют в кофе сахар и льют молоко. Кофе идеален сам по себе.

— Видимо, наши взгляды на еду не сходятся.

— Сомневаюсь, что только на еду.

Мы просидели в кафе ещё около часа. Разговаривали о совершеннейшей ерунде. Не о жизни, не о смерти, не о болезни и не о числе оставшихся лет. Если спросите, о чём же шла речь, в основном она рассказывала об одноклассниках. Похоже, она пыталась пробудить во мне интерес к ним, но спешу заверить, что попытка провалилась.

Их ничтожные жизненные неудачи или наивные романтические метания меня не очень-то увлекали — я знавал истории и похлеще. Сакура наверняка заметила моё настроение, ведь скрывать свою скуку я тоже не умел. Но то, как она всеми силами пыталась меня растормошить, интриговало. Я же не стена, об которую горох, и не свинья, перед которой бисер.

Когда в воздухе повисло понятное нам обоим ощущение, что пора бы домой, я наконец задал мучивший меня вопрос:

— Так что ты сделаешь с верёвкой? Себя же ты не убьёшь. Ты вроде говорила про прикол?

— Да, устрою розыгрыш, хотя результатов увидеть не смогу. Проверь за меня, [одноклассник, узнавший мой секрет]. В «Книге жизни с болезнью» я оставлю намёк на верёвку, и когда её обнаружат, то ошибочно подумают: «Неужели бедняжка дошла до мыслей о самоубийстве?!» Скажи, прикольно?

— Скорее гнусно.

— Да ладно, ещё я напишу, что это всё враньё. Лучше уронить, потом поднять, не наоборот.

— Не скажу, что одобряю, но лучше так, чем никак, — с изумлением ответил я, но счёл занятными её размышления, разительно отличавшиеся от моих. Мне было бы всё равно, как окружающие отреагируют на мою кончину.

Мы вышли из кафе, направились к станции, кое-как втиснулись, потолкавшись локтями, в забитый вагон, немного поболтали, так и не присев, и вскоре вернулись в свой район.

С утра мы оба приехали на велосипедах, так что, забрав их с бесплатной стоянки, мы покатили к школе, где, помахав друг другу, распрощались.