Хочу быть живым 2 - [21]

Через двенадцать секунд медитативного созерцания дверей позади меня зашуршало. Это могло быть с помойки, поэтому я не стал поначалу оборачиваться. Но мальчишеские инстинкты победили, и я осторожно, будто это меня не касается и вообще это не я, начал оборачиваться.

Возле дома стоял полицейский микроавтобус. Это он шелестел, сбавляя ход возле меня.

Почему-то я вспомнил всё:

– как стёр двойку в дневнике, причем настолько неумело, что сквозь дыру была видна следующая пятница;

– как мне было пять лет, и Фатима в детском садике описалась, лужа текла вдоль щели в паркете через всю группу, а я сидел на полу, обездвиженный от страха, и собрался с духом, чтобы сбежать, только когда поток был уже в полуметре от меня;

– как нечаянно разбил пробирку, и затолкал осколки под стол, а потом зачем-то сказал вслух: «Что я сделал, я же пробирку разбил». Всю жизнь задаю себе вопрос – зачем я сказал вслух те слова, и кому? Рядом никого не было, чтобы слышать;

– как соседский пёс Тишка поднял лапой щеколду на калитке и побежал ко мне целоваться, но мне было всего семь лет, и я не хотел ещё целоваться даже с собаками, и поэтому побежал прочь от Тишки, который обиделся и рванул следом, и мы неслись до тех пор, пока я не скрылся в нашем дворе и через забор показал Тишке язык. Тишка обиделся, и ушел нецелованный.

Я всё это вспомнил, и потом ещё вспомнил, что по крайней мере сегодня я ничего не разбил, и вообще я психолог, а не бандит. И эти государевы люди не псы Тишки, которые хотят со мною побегать. Надеюсь, и целоваться они не собираются, на помойке.

Экстремальные люди говорят, что очень помогает в такой ситуации позвать себя. Буквально позвать: «Серёжа, ты где? Я здесь». Успокаивает нервишки, знаете ли. Я позвал себя, и мы вместе стали смотреть, что же сейчас будет происходить.

Из-за руля полицейского микроавтобусика выбрался увесистый полицейский. Не толстый, а именно увесистый, плотный. По мне, так это самые правильные габариты для полицейских, потому что закон должен внушать уважение хотя бы своими формами. Второй полицейский остался в машине сторожить государственную собственность. Примечательно, что собственность продолжала работать, мотор не глушили на всякий случай. Выбравшийся на свежий воздух габаритный полицейский захлопнул дверцу и побежал на помойку, пригибаясь, как партизан с гранатой.

А мне стало ревниво, что не ко мне побежал. Столь явное предпочтение обижает, не правда ли? Добежав до помойки, полицейский прыгнул в кучу, и принялся её ворошить. Я присмотрелся.

Прошедшей ночью кто-то хитрый выбросил на помойку старые оконные рамы. Себе вставил новые пластиковые окна, а старые деревянные выбросил. Сегодня такое бы не прокатило – поймали бы, и наказали рублём, а тогда (истории этой несколько лет) прокатило, как видите.

Полицейский разгрёб кучу из оконных рам, что-то нашёл, помахал компаньону и пошёл обратно в машину. Я так понял, что за чёрным мешком для трупа. Совершенно автоматически я попятился, потому что смотреть, как тащат жмура из помойки я не хотел. Неужели вместе со старыми рамами выбросили бабушку, хозяйку квартиры? Я прислушался к организму: в нём боролись два чувства – страх и восхищение. Страх перед столь неуместной находкой в нашем дворе и восхищение невозмутимостью полицейского.

Он подошёл к машине, нырнул в неё, и вернулся в мир с большой ярко-красной отверткой. Потом глянул вскользь на меня, как на лишний персонаж в этой сцене, и ушел к себе на помойку. Очевидно, труп оказался настолько мал, что его следовало откуда-то выковырять. В пользу этой версии говорило и то, что второй полицейский спокойно остался сидеть на месте, и помогать товарищу тащить труп не собирался.

Товарищ с отвёрткой принялся что-то крутить, при этом он сам крутился вокруг объекта раскрутки, выбирая удобную позицию. Издали казалось, что это балерун скачет вокруг балерины, выискивая, за что бы её схватить, чтобы вскинуть над головой, как пионерский салют. Разумеется, у меня не было иного выхода, кроме как досмотреть до конца. Мне было жутко интересно, что он там делает, этот загадочный человек в форме!

А он, крутясь на месте, отрывал ручку от оконной рамы. Обычную такую ручку, которой открывается окно. У него, видать, на даче окно сломалось – надо же, и у них бывают дачи. Ещё может быть, что у него в квартире похожая ручка – так зачем в магазин бежать, если на вверенном ему участке есть помойка?

Открутив свою добычу, полицейский пошёл назад, в мою сторону. Поскольку я стоял, совершенно бестактно пялясь на происходящее, полицейскому пришлось реагировать. Он вгляделся в меня, и сказал на ходу:

– Идите, идите, вы нам не интересны.

И не стал на меня больше смотреть, подтвердив свои слова отворачиванием головы в сторону, будто меня здесь нет вовсе. Потом он забрался в микроавтобус, газанул и уехал, увозя в неизвестное отобранную у помойки ручку.

Вы нам не интересны. Вы нам не интересны. Вы нам не интересны. Блин! Ручки вам интересны с помойки, а мы, налогоплательщики, вам не интересны. Это вообще наша помойка, не ваша! И тем не менее…

С тех пор я усвоил, что есть люди, которым я не интересен. Железка с помойки интересна – а я нет. Конечно, я и раньше догадывался, что так может быть, но столь явно мне это дали понять впервые.