«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978) - [5]
14. «Мелкий бес» Сологуба мне кажется наилучшим русским романом после Достоевского.
15. У А.М. Ремизова предпочитаю: «Посолонь», «Николины притчи», «Зга» — это единственная в своем роде в мире фантастика. Но также и романы: «Крестовые сестры», «Стратилатов», «В поле блакитном».
М. б., для Вас окажутся полезными: «А History of Russian literature» Д. C.-Мирского, у которого я очень многому научился. Это — лучшая история русской литературы, какая есть. Просмотрите также историю русской философии В. Зеньковского, в особенности его блестящую книгу «Русские мыслители и Европа».
Вы наверное найдете немало интересного в хороших журналах Ренессанса: «Новый путь», «Весы», а также в сборниках евразийцев, вышедших в эмиграции. Еще журнал «Путь».
По части раскола порекомендую Вам для начала «Опровержение безбожия»[12] Федора Мельникова, нашего современника.
Среди писателей, появившихся в эмиграции, самый значительный, по — моему, это Борис Поплавский — читайте все, что Вы найдете, — в особенности «Флаги» (стихи), дневник и отрывки из неоконченного романа.
Еще хорошие поэты-эмигранты: Борис Божнев, Виктор Мамченко («Звезды в аду»), Пиотровский, Гингер, Дряхлов и, конечно, в первую очередь — Цветаева…
М. б. — слишком длинно, а м. б., в следующий раз продолжу…
На этот раз и так уж Вас очень долго задержал. Но охотно готов попытаться установить с Вами «дискуссию». Если Вы боретесь с самим собой в Ваших статьях — попытайтесь, напр<имер>, выставить, в дальнейшем, Вашего внутреннего противника в письмах — будем надеяться, что война с ним произойдет на надлежащем уровне.
Во всяком случае — идея дискуссии принадлежит Вам — стало быть, Вам и начинать ее, если Вы считаете это нужным. Со своей стороны я только могу Вас уверить, что постараюсь ее вести насколько смогу лучше.
В печати — сомневаюсь, удастся ли Вам добиться дискуссии — и из-за невысокого уровня большинства пишущих, и из-за личных и карьерных соображений, которыми многие из них грешны.
Но если бы оказалось (история знает несколько таких случаев, напр<имер>, изумительная «переписка из двух углов» Вячеслава Иванова и Михаила Гершензона — которую тоже Вам горячо рекомендую — завязавшаяся между ними в революционном Ленинграде[13]), что наша частная дискуссия представляет общий интерес — можно было бы ее подготовить к печати и этим тоже поспособствовать «растормошению» и собиранию сил.
Переоценку ценностей производите Вы пока блестяще в Вашей книге и ваших статьях. Если мне удастся найти еще экземпляр (она уже, увы, почти распродана) моей антологии русской поэзии по-французски[14] — Вы в ней найдете попытку расчищения поля для переоценки ценностей. Она мне стоила неслыханных ругательных отповедей со стороны российской пишущей братии, на что, конечно, не стоит обращать внимания. Вот Ваше суждение будет мне ценным — и я надеюсь, что Вы не постесняетесь меня разделать там, где я это заслуживаю.
Ту же работу я пытаюсь провести и в труде, над которым сижу сейчас и который тоже, увы, пишется по-французски[15].
До Вас все тут переоценки ценностей боялись — заботясь главным образом о неприкосновенности кумиров. И в этом отношении я как нельзя более рад Вам — ибо для переоценки важно проверять свои собственные суждения, могущие оказаться однобокими.
С нетерпением жду Вашего ответа.
Искренне Вам преданный
Эммануил Матусович Райс
3
<март 1955 г.>[16]
Дорогой Владимир Федорович.
На этот раз, конечно, я охотно осведомлю Вас о том, что Вас интересует и что знаю, но и в свою очередь попрошу Вас осведомить меня о вещах, которые, вижу, Вы знаете лучше моего.
В Вашей последней статье о футуризме в «Н<овом> ж<урнале>» вы говорите о молодом советском поэте Викторе Урине[17]. Стихи его, к сожалению, Парижа не достигли. Поэтому я хотел бы Вас попросить указать, где и в каких сов<етских> журналах последнего времени можно найти его стихи.
Если же они вышли в форме книжки, то не будет ли с моей стороны злоупотреблением Вашей любезностью просьба переписать для меня одно-два стихотворения из наиболее, по-Вашему, замечательных.
За это время мне попалась антология новой советской поэзии, составленная в СССР[18]. Как она ни лицеприятна, как ее составители ни осторожны — она обратила мое внимание на ряд молодых советских поэтов, несомненно очень одаренных. Самые интересные среди них, по-моему (в пределах показанного в этой антологии), следующие: Асадов, Бауков, Ваншенкин, Владимир Замятин, Осип Колычев, Марк Лисянский, Матусовский, Межиров, Осин, Сидоренко, Сергей Смирнов, Марк Соболь, Вадим Стрельченко, Черноморцев и Шубин[19]. Урин тоже представлен в ней одним стихотворением, но неинтересным. Я не упомянул о лицах более известных, как Коваленков, Мартынов, Дудин или Гудзенко, думая, что и Вы их знаете. В книге еще много других поэтов, но судить об их достоинстве трудно, ибо они представлены стихами о Сталине и проч. Я все-таки старался быть очень беспристрастным, и в числе тех, на кого я Вам указал, есть и такие, идеи которых для меня отвратны. Но если ткань стиха живая, то я интересуюсь и ими.
Все это мне кажется важным потому, что мы находимся, м. б., перед возможным расцветом русской поэзии в СССР. Несколько раз ее обезглавили. Каждая чистка, вместе с тем, сужала донельзя и без того тесные рамки творческих возможностей. Но вот, после последней чистки (ждановской), которая мне казалась смертельной — снова живые зеленые побеги, сумевшие пробиться в щели даже ждановского гранита. Как не порадоваться?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Георгий Иванов назвал поэму «Гурилевские романсы» «реальной и блестящей удачей» ее автора. Автор, Владимир Федорович Марков (р. 1920), выпускник Ленинградского университета, в 1941 г. ушел добровольцем на фронт, был ранен, оказался в плену. До 1949 г. жил в Германии, затем в США. В 1957-1990 гг. состоял профессором русской литературы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, в котором он живет до сих пор.Марков счастливо сочетает в себе одновременно дар поэта и дар исследователя поэзии. Наибольшую известность получили его работы по истории русского футуризма.
1950-е гг. в истории русской эмиграции — это время, когда литература первого поколения уже прошла пик своего расцвета, да и само поколение сходило со сцены. Но одновременно это и время подведения итогов, осмысления предыдущей эпохи. Публикуемые письма — преимущественно об этом.Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — человек «незамеченного поколения» первой волны эмиграции, поэт, критик, мемуарист, принимавший участие практически во всех основных литературных начинаниях эмиграции, от Союза молодых поэтов и писателей в Париже и «Зеленой лампы» до послевоенных «Рифмы» и «Русской мысли».
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.