Хмельницкий. Книга вторая - [47]

От заутрени и до обедней литургии Богдан находился в состоянии крайнего напряжения. Из церкви он не отлучался ни на шаг. Даже в алтарь, где Богдану приходилось прятаться во время устраиваемых турецкими моряками проверок, его сопровождал отец Аввакум.

Но на четвертый день моряки оставили Алладжинский монастырь. Их корабли отошли от берега, скрылись в море. С тех пор тишина, словно вечность, поселилась в этом духовном царстве, хотя за пределами монастыря продолжала бурлить жизнь. В обжитых шумных городах люди неутомимо трудились, добывая себе хлеб насущный. На Днестре разгорелась жестокая война, навязанная султаном, задумавшим уничтожить днепровское казачество. Турецкая армия встретила отчаянное сопротивление и впервые в истории была разбита войсками Польской Короны и сорокатысячной армадой украинских казаков.

Прежние тревоги Богдана и его друзей-спасителей постепенно сменились другими, не менее беспокоившими их заботами о будущем. Жадно прислушиваясь к кровавым событиям на Днестре, Богдан тревожился за судьбу своего многострадального побратима, турка Назруллы, которого ловкий сын рыбака спас от беды. Куда они исчезли оба?

Старший Парчевич украдкой наведывался в обитель, чтобы узнать о сыне, и так же незаметно исчезал. А сын до сих пор не возвращался, скрываясь где-то вместе с несчастным Назруллой.

— Печалюсь я о сыне, — пожаловался Парчевич Богдану, задержав его на минутку в притворе храма. — Еще трое ваших беглецов-янычар скрываются в горах. Очевидно, в казацкое село отправили их болгарские поселяне.

— В казацкое село? Или, может быть, я ослышался? Откуда тут взялось казацкое село? Ведь это болгарская земля? — удивился Богдан.

— Не вы первые высаживаетесь на нашем берегу. Сколько беглецов ищут спасения в лесах и горах болгарского побережья! Старики болгары рассказывают, что однажды сюда пристали казаки на нескольких челнах и убежали в горы. Там, на плато среди скал, они основали настоящий улус. По-своему селом его назвали.

— Тогда не печальтесь о сыне, если это так. По-видимому, и мне придется перебраться на время в казацкое село, переждать там, брат мой. Война ведь, — успокаивал и в то же время кручинился Богдан.

А время шло. И разговоры о казацком поселении оживляли какие-то надежды, наталкивали на мысль о новом побеге. Здесь, в отуреченной Болгарии, неволя угнетала, как незаживающая рана.

В Алладжинский скит на варненском побережье Болгарии в дни больших праздников приходило много богомольцев из отдаленных сел. Обитатели скита через них поддерживали постоянную связь с «большим» светом. Служители монастыря расспрашивали у богомольцев о том, что творится в мире, а некоторым надежным из них даже поручали, как благословленное богом деяние, разузнать о разных делах. В частности, их интересовала судьба беглецов.

Это особенно волновало Богдана. Ведь надо самому искать выход, если собираешься продолжать побег. И вот однажды одна богомолка на исповеди рассказала батюшке о том, что так интересовало Богдана:

— …В чешские земли, блаженный отче, пробился сын рыбака с турком-янычаром. Но в Филиппополе[23] их поймали. Турка наказали розгами за уклонение от военной службы. А паренька будто бы собирались угнать на галеры. Но кто-то из священников церкви архистратига Михаила заступился за него, поскольку он болгарин… К самому беглер-беку[24] обратились с просьбой освободить парня. Его будто бы тоже отстегали розгами, чтобы не помогал янычарам в таком деле. Неверного турка, сказывают, посадили в тюрьму. Но заядлый паренек не пошел домой, а отправился в тюрьму вместе с турком. Теперь их строго охраняют, чтобы не сбежали. А беглер-беку сейчас не до них, когда идет такая война! Сидят, несчастные, забытые богом и людьми…

Эту малоутешительную весть батюшка передал старому Парчевичу. А могла ли она утешить или успокоить отца? Хорошо, что еще живой. Но сидит в тюрьме, в руках у жестоких людоловов… И стоило ли бежать мальцу в самое пекло войны, в Чехию? К чужим людям, в неизвестные еще ему, хотя и болгарские земли.

— Жаль мальца, но и горжусь им. Все порывался учиться у греков. Видимо, туда и направлялся вместе с турком. Много беглецов из Царьграда, даже турок, стремятся укрыться у греков или хотя бы у сербов. Вижу, их постигла неудача. Надо ехать в Пловдив выручать сына. Мы, болгары, подвластны тем же турецким законам.

В голове Богдана, как молния, блеснула мысль о Греции. Не является ли греком Савва Теодорович, львовский купец? А остальные львовские купцы, очевидно, торгуют и теперь! Именно теперь…

— Может, разрешите, отец, и мне поехать с вами в Пловдив на розыски? Раз вы направляетесь в Грецию, то нам по пути. Возможно, из христианской Греции мне легче будет попасть на родную землю. Греческие купцы… порой наведываются и к нам, во Львов. Они добрые, отзывчивые люди! Очевидно, и добраться из Греции в Европу свободнее, поскольку там не так бдительно следят за людьми эти стократ проклятые янычары.

Разговор Парчевича о Греции натолкнул Богдана на мысль разыскать купца Теодоровича и обсудить с ним план побега на родину. Греция, Эллада, тысячелетние традиции, памятники культуры!.. Всплыли в памяти лекции в коллегии, настойчивое изучение греческого эпоса. Логографы, Геллатон Лесбосский, Геродот… С каким почти мистическим увлечением изучал он все это! А сейчас, словно зерна сквозь дырявое сито, стало выпадать из памяти. Стоило ли тогда изучать в коллегии? Сложная и жестокая «Пелопоннесская война» Фукидида, «Поэтика» Аристотеля, Македонский, вознесенный ложной романтикой герой, жестокий самодержец-тиран.