Хмельницкий. Книга вторая - [130]

— Прошу прощения у пана писаря, из Белой Церкви прискакали рейтары пана коронного гетмана. Они прибыли для беседы с паном полковником!.. — по-украински обратился к Нему гусар, стоя у ворот.

— Рейтары? Зачем это господь бог послал к нам еще и рейтаров? — в шутливом тоне спросил Богдан, подходя к воротам.

— Вы уже простите нас, пан писарь, тут шатаются беглецы, так разве мы можем обойтись без рейтаров?

— Какое дело рейтарам до разных странствующих бродяг? Да и писарь тут ни при чем. Передайте пану полковнику, чтобы у себя развлекал рейтаров, а со странствующими казаками… было бы с кем — сами справимся.

— Так и передать?

— Так и передайте, паны гусары. Пан писарь, мол, еще и в дом не успел войти. Так и скажете, отдохнуть должен я.

Повернулся и медленно пошел к дому, как степенный хозяин, будучи уверен, что гусары его не ослушаются.

Гусары не сразу отъехали от ворот, и Богдан понял, что они обиделись. Но не остановился, не заговорил с ними. Поскорее бы отъезжали.

— Ты один? А где же?.. — поторопилась Ганна и тут же запнулась. Ганна настолько была проницательной, что по лицу мужа могла определить его настроение. В таком состоянии он всегда раздражительный и гневный. Но Богдан понял жену, пересилил себя и улыбнулся. И за это любила его Ганна. Порой и любовь к детям заслонялась большим чувством к Богдану и преданностью. И именно это больше всего ценил в ней Богдан. О настоящей любви, о глубоком чувстве Богдан не хотел и вспоминать. Потому что с этим чувством связывалась сердечная боль, всплывали в воображении образы других женщин. Их немилосердно отгонял от себя возбужденный воспоминаниями Богдан.

— Один я, Ганнуся, один. А… взволновали меня посланцы гусарского полковника. Прямо по пятам ходят, проклятые шпионы. Непременно с самим Конецпольским поговорю об этом… Дети спят?

— Только что улеглись. Тимоша немного капризничал, все: «Папа, папа!..» А мы думали, что это уже они приехали. Пани Мелашка принялась было-готовить ужин.

— Очевидно, задержались хлопцы, заметив слежку коронных за нашим братом, — медленно отвечал, настороженно прислушиваясь.

В это время снова залаяли собаки, зашумели дворовые хлопцы. Богдан наскоро набросил на плечи кунтуш.

— Значит, пробрались все-таки, приехали! — на бегу сказал он Ганне. — Побежал я, Ганнуся. А вас, матушка Мелашка, прошу быть особенно внимательной к Ивану Сулиме. Хороший хлопец… сами знаете. Я суховато обошелся с ним во время нашей первой встречи на Дунае.

— Положись на нас, Богдась. На то бог и дал жену мужу, чтобы она первой споткнулась, прокладывая ему путь, — спешила изречь Мелашка.

Но Богдан уже не слышал ее, выйдя из комнаты.

Выбежал на крыльцо, присматриваясь издали к воротам, прислушиваясь к разговорам. Ночная мгла скрывала все, что происходило там. Богдан крикнул слуге:

— Впускай, Григорий, впускай! Это свои…

Но за воротами не было ни одного всадника! Неужели из-за предосторожности оставили где-то коней? Могут же выдать себя, появившись вооруженными и на конях… И стал прислушиваться к голосам. Скрип ворот заглушали голоса прибывших, а на удивление темная ночь, да еще после света, мешала разглядеть, что происходит на улице.

— Богдан-ака-а! — вдруг разнеслось в темноте, как гром среди ясного неба.

— Назрулла?! — крикнул Богдан, позабыв в этот миг о всякой осторожности. Стремительно бросился обнимать неожиданно вынырнувшего из темноты Назруллу.

Назрулла пробормотал что-то по-мусульмански, прикладывая руку ко лбу и сердцу. Неожиданность и радость, как холодной водой из ведра, обдали Богдана, проясняя сознание. Встреча с Назруллой перебросила его в иной мир. Словно не друга обнимал он, а свое далекое, глубоко волнующее прошлое, свои сны, от которых просыпался по ночам, переживая за судьбу этого бесконечно преданного ему человека.

— Назрулла, друг мой! Наконец-то ты, мой многострадальный Назрулла… Ну и обрадовал! — говорил Богдан на турецком языке, по которому уже начинал скучать.

— Удивил, а? — прошептал Назрулла сквозь слезы.

— Нет, братец Назрулла, порадовал. Грустно мне становится без душевных друзей, растерял я их… — И Богдан увидел еще нескольких человек, которые стояли притаившись, наблюдая за встречей друзей. Ганджа прекрасно понимал, о чем они говорили. — А это кто привел тебя? Да неужели сам Ганджа?! Братья мои, Иван! Ну, с Новым годом, друзья…

Выпустив из объятий Назруллу, Богдан бросился приветствовать Ганджу. А Вовгура так и не узнал.

4

После возвращения из плена Богдан прежде всего встретился с казаками в Терехтемирове. Горько тогда было ему переживать недоверие к нему казаков. Казачество — это ведь семья! Она крепка своим братским единением. Казаки любили быть вместе, собирались по всякому поводу, гостили у родственников и соседей. Особенно когда возвращались из похода. Богдан знал об этом, привык к таким обычаям еще с детства в Субботове. И он интересовался походами на море, боями с татарами, особенно с турками.

— Гостили у родителей — будут гостить и у меня! — сказал он в разговоре с Мелашкой. Об этом казацком единении она много рассказывала ему еще во Львове. И у него часто собирались гости на праздники, на крестины, которыми так зачастила Ганна. Круг гостей пока что был ограничен, Субботов стоял вдали от торных казацких дорог.