Хмельницкий. Книга третья - [193]

— Ведь я говорю о кровавых знаках на стенах монастыря в Киеве…

— Все равно! За злотые пана Киселя сами монахи собственной кровью сделают эти знаки, Петр! Говори мне о деле.

Гневный Хмельницкий расхаживал по хате из угла в угол так, что в печи гул раздавался. Дорошенко подсел ближе к каганцу, поправил его — и в хате сразу посветлело. Хмельницкий подошел к столу, смотрел на огонь каганца, а видел тревожную судьбу Украины. Сотни лет истекала она кровью, тысячи людей отдавали свою жизнь за будущее счастье для своих потомков. И этой борьбе не видно ни конца ни края…

— Но не увидеть им второго Берестечка, а Жданович наших полковников отобьет у них! — воскликнул Богдан. И уже спокойнее стал рассуждать вслух: — Что же, матушка наша Украина, не уберегли тебя ни наши универсалы, ни молитвы православных архипастырей. Как видно, грешный меч в руках твоих преданных сыновей — самая лучшая молитва и… надежда. Эй, джуры, следите ли вы за дорогой из Паволочья?

— Следим, пан гетман! — откликнулись за дверью.

Гетман вздохнул и сел на скамью. Подумал секунду, тихо приказал Дорошенко:

— Немедленно выезжай с казаком Явтухом в Чигирин. Выставишь казаков с надежными сотниками на московских дорогах, и без меня встретите царского посла с его свитой. Скажешь боярину, что мы послали в Переяслав сотника Самойловича, он и полковник Сомко подготовят город для торжественных переговоров. Тимоше передай, чтобы побыстрее выступил с полками казаков и татар. Я сам прослежу за тем, чтобы они не нарушили договор.

— Мне кажется, что следовало бы заехать и к Карпу, как ты думаешь, Явтух? — спросил Дорошенко.

Тот пожал плечами: разве он тут распоряжается? Но Хмельницкий ответил за него:

— Заедешь и к Карпу в Пятигоры. Делай как лучше. А нам пока что придется воевать. Поторопишь Тимошу, потому что чует мое сердце, что придется нам полковников наших с оружием в руках отбивать у шляхты. Неужели мы не справимся со шляхтой с помощью Москвы?.. А как быть с девкой… решите вместе с Брюховецким. Жаль, правда, ее, жизнью своей рисковала, спасая меня. Да разве мы не знаем, что из-за любви девушки теряют рассудок? Порой и родного отца, стоящего на пути к любимому, они готовы толкнуть в пропасть! Эх-эх, чем только не приходится заниматься гетману…

Эпилог

По улице Чигирина от церкви двигалась давно ожидаемая свадебная процессия. Не только Ганна Золотаренко, но и Богдан пожелали торжественно, под венцом, скрепить свой давний союз.

Постарел и он, всегда бодрый казацкий гетман. После последней победоносной битвы под горой Батог он вернулся раненым, и сейчас левая рука у него была подвешена на шелковом платке. Ганна вытащила еще девичий платок, который долго хранился в сундуке, как ценность, ради этого запоздалого их праздника. У подножия горы возле Днестра Богдан добыл себе славу победителя, разгромив войска польного гетмана Калиновского, своего давнего соперника, голову которого разрешил пронести перед полками победоносных казачьих войск. Богдан вернулся с Днестра с уверенностью, что это была его последняя победа на поле брани.

— А все-таки жаль, что Стефан Чарнецкий остался жив, — с огорчением говорил Богдан. — Кроме меня, некому больше пронзить сердце этого самого заклятого соперника и врага казачества.

— Не суши себе голову, — утешила его Ганна, торжественно проходя меж клейнодами казачьей славы ее мужа.

Дьякон восстановленной церкви собрал большой хор из казаков Чигиринского полка и нескольких десятков отроковиц, головы которых, как на Ивана Купала, были украшены венками из живых цветов. У ворот церкви Богдан оглянулся, заслушавшись пением слаженного хора:

И сполаети деспота…

Он усмехнулся, услышав кантату, которой славили воинов. Оказывается, для свадебной церемонии священники использовали совсем не церковную кантату.

— Что-то перестарались отцы праведные с казаками, совсем не свадебные песни поют для нас, Ганна, — с улыбкой прошептал Богдан на ухо своей невесте.

— Ну и что же, пусть поют! Я не прислушиваюсь к этому, лишь бы пели, как поют и наши с тобой души. Опоздали мы пропеть свои песни, так уж и не возражай. Поздний мед такой же сладкий, хотя и утратил аромат первого цветения.

— Поздний мед, говоришь, Ганна? Да я согласен пить и деготь, вспоминая о нашей первой встрече. «А, цыц ты, пакостный!..» — крикнула ты на злющего пса, лаявшего на привязи. Никогда не забуду ни слов этих, ни твоего голоса. Как первое признание прозвучали они для меня. Ведь это меня защищала ты, Ганна! — крепче сжимая ее руку в своей, промолвил Богдан.

Ганна с благодарностью взглянула на Богдана, словно подтвердила, что и она помнит все это. На ее лице расцвела улыбка.

— Да, так было, — по-женски вздохнула она. — Спасибо, напомнил мне о радостном дне нашей юности…

За молодыми ехали конные казаки. Впереди Карпо Полторалиха вел оседланного Богданова коня, на котором он возвратился после победы под Батогом. За ним ехали полковники Джеджалий и Богун, на скрещенных саблях, покрытых ковриком, они везли гетманскую булаву. А дальше около десятка пар старшин на конях на таких же скрещенных саблях везли чужеземные клейноды, добытые Хмельницким в боях, в бурные годы его гетманской и казацкой славы. Затем ехал на ретивом жеребце Мартын Пушкаренко, высоко подняв правой рукой драгоценный пернач, подаренный французским графом Конде. Позади на вороном коне с поднятой для торжественного приветствия саблей гарцевал молодой полковник Иван Серко, наконец вернувшийся из Франции.