Хлопоты ходжи Насреддина - [3]

Ходжа Насреддин обернулся только один раз, когда ива со вновь развалившимся под ней мирабом почти скрылась из виду за поворотом дороги.

– Да, лопоухий, кажется, нам с тобой придется задержаться в этом благословенном селении. Алчность здесь успела глубоко пустить корни, если уж мираб продает горную воду глотками.

Ишак ничего не ответил. Он только покачал головой. Ему, как и его хозяину, подобное пришлось совершенно не по нраву. А ходжа Насреддин нисколько не удивился тому, что мираб продолжил свой полуденный отдых, а не рванул вниз предупредить своих дружков о прибытии ходжи. Насреддин сразу распознал в мирабе труса. Трус же, как известно, больше всего уважает собственный покой. Мираб наверняка полагал, что очень удачно отвязался от ходжи, и тот оставит его в покое.

«Ну, погоди у меня, гнусный обирала! – подумал про себя ходжа Насреддин, неспешно отдаляясь от водопада. – Ты у меня еще получишь достойную тебя плату!..»

Глава 2. Важный документ

Ишак шел неторопливым, размеренным шагом, и у ходжи было время хорошенько присмотреться ко всему, что его окружало.

Вдоль дороги тянулись поля, вернее, небольшие наделы, на которых, не разгибая спины, трудились бедняки в ветхих одеждах. Безнадежность и отчаяние лежали печатью на их утомленных осунувшихся лицах. Ходжа хорошо понимал причину их переживаний: с таких клочков земли снимешь не больно-то большой урожай. Часть его придется отдать в уплату налогов – очень приличную часть, – еще нужно будет отложить зерно для посева на будущий год, раздать долги, которых у бедняков обычно больше, чем доходов, заплатить налоги, а на остальное умудриться прожить до следующего урожая.

Справа от дороги, по которой ехал ходжа, был выкопан глубокий арык. По арыку текла мутная вода, но на поля она не попадала. Ответвления для полива были заложены крупными камнями. Впрочем, время полива уже прошло – скоро нужно убирать урожай, но судя по низкорослой ржи и вяло растущему хлопку, ходжа догадывался, что мираб дерет за полив столько, что земледельцы едва позволяют себе пользоваться водой. Но ведь вот она – течет мимо, бесполезно перекатываясь вдоль высоких крутых стен арыка, и убегает неизвестно куда. Казалось бы, отвали камни и пользуйся. Но нет, нельзя. Не дай бог, заметит слуга мираба или он сам – горе тому, кто самовольно будет пользовать воду из арыка…

Насреддин все больше хмурился, глядя на мучения этих несчастных людей, ковырявших мотыгами ссохшуюся, спекшуюся в такыр землю. То один, то другой из работавших на полях поднимал голову, тяжело распрямляя усталую спину, и приветствовал старого незнакомого человека, едущего на ишаке. Ходжа без устали кланялся им:

– Салам, салам, доброго дня, удачного урожая…

Бедняков в этом селении, как и везде, где ему до того приходилось бывать, было слишком много. И беды было много, и горя. Так что ходжа Насреддин никак не мог остаться в стороне. Ему непременно хотелось помочь несчастным людям, давно разочаровавшимся в жизни, но торопиться было нельзя – нужно сначала хорошенько разобраться во всем, что здесь творится.

Вдруг ходжа Насреддин остановил ишака.

На поле, мимо которого он проезжал, ругались два человека. Один из них, немолодой, с худым и потным лицом, был в длинной, некогда белой рубахе и серых рваных штанах. Другой – полная ему противоположность: хорошо одетый, высокий и статный молодой человек, подпоясанный дорогим платком и в новой тюбетейке. Тот, который молодой, размахивал перед носом дехканина свернутой в трубочку бумагой и что-то требовал. Дехканин отпихивал заскорузлой рукой бумагу и с пеной у рта доказывал обратное.

Насреддин спешился и медленно приблизился к спорщикам.

– Ты вернешь все! – неистово размахивал руками богато одетый. – Или ты думаешь, мой хозяин должен за просто так кормить вас, оборванцев?

– Но я расплатился с ним за те полмешка зерна еще весной! – не соглашался с ним дехканин. – Я батрачил на него два месяца, забросил свое поле…

– Э-э, а кому сейчас легко? – со всем возможным презрением фыркнул молодой. – Думаешь, Зариф-ако легко? Давай вам всем в долг, зная, что не вернешь. А вы, пользуясь его добротой, отказываетесь возвращать долги.

– Да ты что! – челюсть у дехканина отвалилась. – Это твой-то хозяин добрый? Да такого живоглота еще свет не видывал! Дерет три шкуры, заставляет батрачить на себя. Ты глянь на его поле и на мое. По-твоему, я должен бросить свой урожай и идти убирать его? Так, что ли?

Дехканин взмахнул остро отточенным серпом, и слуга богатея попятился.

– Но-но! – погрозил он дехканину пальцем. – Говори да не заговаривайся! Живо встретишься с нашим досточтимым кази, и тогда тебе вовсе не видать твоего урожая. У меня здесь все записано! – слуга развернул бумагу и ткнул ей в лицо дехканину. – Вот, гляди сам: отработал половину долга. Обязуюсь отработать остальное по осени. Вот печать. И твой палец приложен. Твой?

Дехканин замялся, вглядываясь в бумагу.

Ходжа Насреддин хорошо его понимал. Кто же вспомнит, его ли это палец или не его спустя полгода, да и читать он, конечно, не умеет. Мало ли что обирала бай мог подсунуть ему на «подпись».