Хлебопашец - [42]

Что ошибку надо исправлять, Мальцев не сомневался. Он уже готов был сказать об этом во весь голос, но не знал еще, где и как, чтобы услышали его и поняли.

Решил: поеду в Москву, там и посоветуюсь. Собрал материалы, положил в сумку наброски статьи, которую задумал давно, но тогда перестройка была не ко времени. Сейчас она назрела, иначе за ошибки придется горько расплачиваться.

Он ехал на сессию Верховного Совета СССР первого послевоенного созыва, где в первый же день встретился с маршалом Жуковым. В зале они оказались почти рядом — рядовой хлебороб и знаменитый полководец.

Незадолго до перерыва Мальцеву подали записку — депутаты-челябинцы просили передать ее Жукову с просьбой в перерыве сфотографироваться с ними. Жуков прочитал и кивнул Мальцеву: «Ладно». И вернул ему записку, на обороте которой написал: «Соберитесь в зале, где фотографы».

Однако в перерыве Мальцев не нашел челябинцев — затерялись в толпе — и от этого чувствовал себя неловко: Жуков стоял и ждал их. К нему, конечно, народ подходил все время, но Мальцеву казалось, что стоит он тут только потому, что его попросили. Кинулся извиняться:

— Не могу найти, Георгий Константинович...

Жуков взял его под руку и повел на свободное место, где суетились фотографы.

— Ничего, товарищ Мальцев, не ищите. Мы вдвоем с вами снимемся...

И они снялись: хлебопашец восторженными глазами смотрел на великого полководца, тот улыбался ему, и в улыбке этой были и уважение и высокая оценка труда хлебопашца.

С этой встречи у них установилось прочное и долгое знакомство, переросшее в дружбу...

В тот же день Мальцев побывал в ЦК партии и вышел оттуда окрыленным. Ах, как хорошо! Не было бы столько народу, вытворил бы что-нибудь, как мальчишка, переполненный радостью. Зашагал от Старой площади к Кремлю, напевая что-то веселое, рожденное собственным его настроением, как и слова, которые были не чем иным, как обрывками только что состоявшегося разговора.

Да, добрый выдался денек!

Вернувшись в гостиницу «Москва» (здесь он останавливался в годы войны, здесь он будет останавливаться всякий раз, приезжая в столицу), Мальцев разложил на столе наброски, что привез с собой,— даже сам себя похвалил за такую предусмотрительность,— достал чистую бумагу, сел писать:

«Наша сельскохозяйственная наука довольно много поработала и продолжает работать над вопросами подъема урожайности в районах Центрального Зауралья и Западной Сибири; многое она успела разрешить и выяснить, но основная цель еще не достигнута: урожаи на полях колхозов в этих районах продолжают оставаться невысокими. Следовательно, в науке есть пробелы...»

В чем он хочет упрекнуть науку? В первую очередь в том, что она не имеет достаточно ясного представления о прошлом зауральского земледелия, что не желает считаться с этим прошлым.

Он приводит в статье замечательные слова А. И. Герцена, что «...последовательно оглядываясь, мы смотрим на прошедшее всякий раз иначе; всякий раз разглядываем в нем новую сторону, всякий раз прибавляем в уразумение его весь опыт вновь пройденного пути...».

К утру — всю ночь просидел за столом — статья была готова. Великовата, правда,— двенадцать страниц,— но сказать короче о всех насущных вопросах земледелия никак нельзя. Да, так, пожалуй, и назвать ее можно—«Насущные вопросы земледелия в лесостепном Зауралье».

Написал, отвез, как и посоветовали ему, в газету «Социалистическое земледелие». Статья эта, опубликованная 27 апреля 1946 года, наделала много шума. Читая ее, люди забывали, что- речь идет о лесостепном Зауралье,— нет, насущные эти вопросы (дело-то не только в озимой ржи) характерны для всех зон страны. Ну разве не прав Мальцев, когда пишет: «Следует сначала хлеб убрать, а потом его молотить. Тогда молотьба пойдет успешнее. И хлеб будет убран вовремя, и обмолочен лучше, и качество зерна повысится».

Если бы он написал только эти строки, и то все земледельцы страны поклонились бы ему низко. Он говорил о пагубной практике, возведенной в хозяйственную политику: жатки в поле — зерно в закрома государства. Хоть и торжественно шли первые обозы на элеватор, встречали их музыкой, речами и транспарантами, однако все знали — повременить бы с обозами. Спешка такая наносила немалый материальный и моральный урон: основные силы тут же переключались на обмолот, уборка замедлялась, а в итоге затягивалась и сдача зерна государству, нива перестаивала, хлеб осыпался на корню, а то и под снег уходил. Надо все убрать сначала, а уж потом молотить и сдавать государству...

2

Не ладились дела на полях Зауралья. Культура земледелия если и повышалась, то слабо и на росте урожая не сказывалась. Много, ой как много трудностей нагромоздила война, и одолевать их придется долго.

Осень снова не порадовала курганцев. План хлебозаготовок не выполнили, мало осталось хлеба на внутриколхозные нужды и на трудодни. Лишь несколько хозяйств могли похвалиться хорошим урожаем. Но это не радовало, а иногда и огорчения приносили эти хозяйства: они кололи глаза, мешали ссылаться на погоду и другие объективные причины. Правда, иногда и выручали: было кого в пример поставить, чем похвалиться. К ним же обращались, и когда надо было с новым почином выступить.