Хлебопашец - [38]

Мальцев вдруг обнаружил, что до этого рокового дня он почти не замечал старшего сына Костю, которому исполнилось девятнадцать. Сын окончил школу, собирался поступать в техникум — хотел агрономом стать. Прочитал почти все книги, какие есть в доме, на деревенской улице зовут его «философом». Отец радовался, что сын пристрастился к чтению. Видел, что парень и в поле с охотой работает и на селекционный участок частенько заглядывает. Но передал ли он ему ту любовь к земле, то любопытство к ней, все те чувства, какие сам испытывал?

Еще на первом колхозном собрании он дал слово, что вот подрастут дети, отработают и они свое. Люди давно позабыли то обещание, а Мальцев помнил и, когда Косте исполнилось десять лет, велел ему не бегать в пору летних каникул по деревне, а пособить колхозу. И направил его к бригадиру: самому с ним возиться некогда, весь день в бегах по полям. Также распорядился и с другим сыном Саввой. Но Савве сейчас четырнадцать всего, и о нем пока не было думы.

Тяжко было провожать сына. Не на учебу провожал — на войну.

Опустела деревня. Из каждого двора хоть один да ушел на фронт, а это больше двухсот человек, самых молодых и сильных хлебопашцев. Однако по всему видно, будут уходить и те, кто подрастает. И не только на войну: многих колхозников на лесозаготовки призывали, на заводы Челябинска, Магнитогорска, Свердловска, Нижнего Тагила. Вслед за людьми отправили автомашины, приобретенные колхозом перед войной, повозки, лошадей. Кому же убирать созревающие хлеба н нескошенные травы?

Всю нелегкую работу, которую еще недавно выполняли мужчины — а в крестьянском деле ее не счесть,— принимали на свои плечи женщины да ребятишки. Женщины со слезами: они хорошо знали, что и сивку укатывают крутые горки, а ребятишки поначалу даже с охотой: им доверяли то, к чему еще вчера не подпускали и близко. Они садились за рычаги трактора, за штурвал комбайна, распоряжались у движков, которые глохли и не хотели вращать молотилки и веялки. Женщины ничем помочь своим детям не могли, лишь плакали: «Уж приноровись, сынок, хлеб же лежит».

Осенью получил повестку и Терентий Семенович Мальцев — его призывали в трудармию. Простился он с домочадцами, с колхозом, с родными полями, приехал на призывной пункт в Шадринск...

Но спохватился кто-то: такой хлебороб не на лесозаготовках, не на заводе нужнее, а здесь, на колхозном поле, на хлебном фронте. И дали ему броню, чем приравняли к особо нужным в тылу людям. Пожалуй, он был единственным в стране хлеборобом, которому воюющая Отчизна, находясь в смертельной опасности, выдала броню на все годы войны. Выдала и сказала: твои фронт здесь, и хлеб твой — тоже оружие. Больше, чем оружие,— жизнь.

Пройдут десятилетия, отойдет в далекое прошлое война, а люди будут вспоминать эти тяжкие годы, как подбирали в полях колоски, как в тыловых городах и поселках, чтобы отоварить хлебную карточку, собирались у ларька с вечера,

Многие мальчишки и девчонки ушли в те годы из школы в поле: недоучившись, не набегав отмеренные на ребячий век километры по лесам, оврагам, улицам. На смену отцам и братьям пошли растить хлеб. Из мальчишек и девчонок формировались комсомольско-молодежные тракторные бригады, которые тут же включались в соревнование за право называться фронтовыми. Тысячи таких бригад жили одним желанием: высоким урожаем ускорить разгром врага. Было тем мальчишкам и девчонкам по 11—15 лет. И никто из них не покидал поле, не выполнив две дневных нормы. Две взрослых нормы! А после рабочего дня не могли разогнуть спину — издали они казались в эти минуты старичками. Не без слез и обид вынесли они на своих слабых еще плечах тяжелейшую, временами непосильную ношу, взваленную на них войной. Одних эта ноша закалит, и они навсегда свяжут свою жизнь с полем, с фермой. Но иных и утомит: крестьянская работа покажется им до того постылой, что возненавидят ее и будут стремиться, только бы случай подвернулся, бросить все и уехать куда глаза глядят.

Так что война еще скажется на деревне, и не только тем, что похоронит многих, не вернет домой. Она породит тот уход из сел, который потом назовут миграцией.

2

И все же как ни тяжко дался первый год войны, однако это была еще не тяжесть: отсеялись-то в мирное время, когда все работники были дома, когда работали с песнями, в охотку. Только урожай убирать пришлось без мужиков.

С уборкой и обмолотом управились, а на другие работы сил уже не хватило. И главное — зяби подняли мало, чего никогда не случалось. Как будет потом отмечено в отчетах районных и областных организаций Зауралья, «в связи с большим объемом весновспашки и вследствие июньской засухи» 1942 года многие колхозы и совхозы получили низкий урожай, план хлебозаготовок и засыпки семян не выполнили. Трудное положение сложилось и на фермах — в кормушках была лишь солома, да и той не досыта.

Стихийное бедствие — так назовут июньскую засуху 1942 года. И «пощадила» она, пожалуй, лишь хлебную ниву колхоза «Заветы Ленина».

Шел декабрь 1942 года. С одиннадцатого этажа гостиницы «Москва», где на несколько дней поселился Мальцев,—его пригласили на сессию Академии сельскохозяйственных наук,— видна была немноголюдная Красная площадь столицы, еще не снявшей затемнения.