Хлеб и кровь - [4]

– А я слышал – на керосинки сажают только некурящих.

– На керосинки, браток, сажают асов, а где их столько-то, некурящих асов, наберешься? – Сержант задиристо усмехнулся, выпуская дымок. – Я у тебя займу-ка пяток серянок.

– Хоть все бери. С вами, глядишь, и без спичек огня хватит на всех.

– Э, землячок, да ты и правда зажурился. Не нравится мне такое соседство – как бы мой керосин не прокис. А он и без того добре полыхает.

– Это точно, – усмехнулся Васильев. – Вы слыхали про Кур Шагала? Говорят, мастер дорожных погромов и опять где-то тут объявился.

– Слыхали, как не слыхать! – Лицо сержанта стало серьезным. – Нас тоже инструктируют, земляк. Сам-то откуда?

– Из Красноярского края.

– Да мы и вправду земляки: ты – из Красноярского, я – из Краснодарского. Давай-ка спросим об этом бандюге, может, они чего лишнего знают? – Он помахал рукой афганским водителям, которые в ожидании выступления тоже вышли из машин и что-то оживленно обсуждали на обочине. – Эй, ступай к нам, покурим!

Подошел усатый худощавый афганец средних лет, спросил:

– Как дела?

– Дела отличные. Закуривай, брат… Далеко собрался?

– Газни. – Афганец взял сигарету, прикурил от спички сержанта.

– Не близко. Не боишься, что душманы подстрелят в дороге? Или машину с грузом отнимут?

– Душман – плохо. Боимся. Танк – хорошо! – Он улыбнулся, указал взглядом на замыкающие бронетранспортеры. – Жить нада. Работать. Чай возим, сахар, мука, мануфактура. Обратно – хлопок, каракульча, кишмиш. Жить нада.

– Да, брат, жить – это работать, а не воевать.

От головы колонны передали сигнал: всем занять места в машинах, приготовиться к движению. Афганец, уходя, обернулся, поднял руку.

– Хорошо будет!

В кабину рядом с Васильевым сел командир автовзвода лейтенант Лушин. Он тоже в бронежилете и стальной каске, автомат с примкнутым магазином положил на колени.

– Кажется, трогаем – саперы дали добро. – Кивнул на зенитку. – Крыша у нас с тобой серьезная, а вот спина в керосине. Ну, да нам не привыкать…

Васильев молча включил зажигание. Лейтенант Лушин, конечно, не случайно сел к нему – машина замыкающая в их роте. Колонна тронулась, постепенно набирая скорость и растягиваясь в движении. На щебнистой дороге пыли немного, ветерок пока относил ее в сторону, видимость хорошая. Так бы до конца!… Скоро втянулись в сопки предгорья. Долины по-прежнему в темной зелени апельсиновых и гранатовых рощ, мелькают бахчи и виноградники, почти непрерывно по обеим сторонам тянутся высокие дувалы. Мелкие кишлаки вблизи дорог кажутся вымершими. Зато первое большое селение на пути бойкостью напомнило город: спешат дехкане, погоняя нагруженных осликов, – на государственных пунктах идет закупка зерна, сушеных фруктов и винограда, шерсти и шкур; уступая дорогу колонне, жмутся к обочине грузовики и легковые автомобили; люди толпятся возле дуканов, здесь же снуют торговцы-мальчишки с пакетами и свертками, предлагая розничный товар – от апельсинов, маслин, гранатов и цветных камешков до отрезов ситца и шелка, готового платья и ручных часов. Лишь седобородые аксакалы недвижно восседают на широких лавочках у дорог, с полной невозмутимостью созерцая волнующуюся реку жизни. Когда проезжали мимо одной такой «скульптурной» группы, лейтенант вдруг спросил:

– Ты задавался вопросом, Виктор Сергеич, о чём целыми днями размышляют эти белые бороды?

Васильев улыбнулся:

– Бойцы вспоминают минувшие дни…

Лейтенант покачал головой.

– Раньше я тоже так думал. Теперь сомневаюсь. Может, они и вспоминают, но всё же больше следят. Жизнь изучают, молодых судят, нас – тоже. И делают выводы. Не только для самих себя… Знаешь, было время – наш лагерь обстреливали из окрестных кишлаков. Не часто, не сильно, а всё же досаждали. То среди ночи пулеметной очередью чесанут, а то и мину запустят. Их власти расследовали каждый случай, но всё оставалось по-прежнему. Жители твердили одно: приходят ночью неизвестные люди, стреляют и сразу скрываются в горах. Начальнику местного царандоя это надоело, он и посоветовал: если снова откроют огонь – отвечайте из всех стволов. Легко сказать: отвечайте! По ночному-то кишлаку! Пуля – дура, снаряд – ещё дурнее: как раз попадешь не в душмана, а в женщину или ребенка. Не того ли контра добивается? Вот тут нашего командира осенило. Пригласили мы их аксакалов в гости. Жизнь нашу показали, угостили обедом, за чаем рассказали, как работаем, какие грузы возим для их республики, фильм прокрутили. Так вот, с того дня – ни единого выстрела по расположению. Афганцы говорят: теперь душман не смеет появиться в окрестных кишлаках. Так что эти седые «бойцы» – сила реальная…

Дорога вывела в просторную долину, справа, навстречу колонне, в сером песчано-галечном русле стремительно бежала река, то сверкая под солнцем гладкой зеленоватой бирюзой, то бугрясь и кипя белыми бурунами на порогах. Там и тут в маленьких пятнах зелени лепились к склонам гор человеческие жилища. По дорогам и тропам спокойно двигались люди, вьючные ослики и арбы. Край мог показаться уютным и мирным, если бы не остовы обгорелых и разбитых машин у обочин да не красные, зеленые и синие лоскуты на палках и железных штырях – памятные знаки о тех, кто погиб на этой дороге от душманских мин и пуль. И каждое мгновение Васильев чувствовал бедром жесткую коробку лежащего на сиденье автомата.