Хлеб - [30]

Однако — к промыслу. Если колхоз административно принуждают работать в убыток, то необходимо должны быть перекрыты другие, не чисто сельскохозяйственные пути к прибыли, закрыты каналы поступлений из тех сфер, где действуют товарно-денежные отношения. Этим и было вызвано запрещение колхозам заниматься многими видами подсобных производств. Существо промысла в том, что одни и те же люди, смотря на времена года, выступают то как крестьяне, то как работники промышленности. Тем сглаживается сезонность труда, поднимается заработок. Но если в промышленности все же как-то действуют товарно-денежные отношения, а в колхозах — нет, то промыслу несдобровать. Ущемление промысла — это защита неэквивалентного обмена между сельхозартелью и государством.

Колхоз, не получающий дохода от промыслов, — заинтересован ли он в том, чтобы крестьянки сами по себе, в индивидуальном, так сказать, порядке, вливались в сферу товарно-денежных отношений, то есть плели кружева? Нет. Ибо поступление средств от промысла отбивает охоту работать за пустопорожний трудодень, или, официально говоря, подрывает трудовую дисциплину. Так и возникают любопытные документы — списки колхозниц, которым разрешено заниматься кружевоплетением. Я держал в руках несколько таких списков, заверенных печатью правления колхоза, — их пересылают на фабрики «Снежинка», чтоб развозчицы ниток и образцов знали, кому можно давать заказы. Плетут в подавляющем большинстве престарелые колхозницы, год рождения, проставленный особой графой, начинается чаще всего с 189…— 190…

В 1956 году промысловая кооперация реорганизуется, в шестидесятом — упраздняется вовсе. Кружевницы промысловых артелей превратились в работниц государственного предприятия. Стремление деревенских плетей перейти в штатные кружевницы правление колхоза справедливо расценивает как желание «уйти на города». Число кружевниц резко снижается.

В деревне Ирхино, одной из ста деревень колхоза «Передовой», пятнадцать домов, молочная ферма, плетут в трех домах. Нина Александровна Паничева, жена конюха, в колхозе на разных работах, зимою же — на кружевах. В уголке избы — все нехитрое оснащение: валик-подушка на пяльцах, на нем сколок — рисунок на бумаге. Кружево крепится на сколке булавками, обязательно нержавеющими. Вот они, знаменитые коклюшки — еловые палочки, катушки и отвесы разом. Плетея перебирает их, сухие коклюшки нежно звенят — «брякают». Отсюда и шутливое название ремесла не плетёт, а «брякат». Сейчас в работе черная косынка. Это — «массовка». Изделие полно чуть старомодного изящества и благородства. В сравнении с ценами на синтетику кружева стоят гроши: в самом дорогом сувенирном магазине Вологды я купил такую косынку за шестнадцать рублей. Из них в оплату кружевнице пошло двенадцать с полтиной. Работает над косынкой Нина Александровна, по ее словам, две недели. Что ж, цифры совпадают: среднемесячный заработок плетеи-надомницы — двадцать три рубля, в общей фабричной мастерской, где заказы выгоднее, — пятьдесят рублей.

Вернулась из школы дочка Нины Александровны, десятиклассница, пришла соседка Зоя Акиндиновна Мельникова, тоже колхозница, но штатная плетея. Хозяйка покрывает работу платком — так делают все, это охрана таинства. Садимся за самовар.

Акиндиновна не без гордости рассказывает, что в «Снежинке» получает пенсию по полному стажу — двадцать пять пятьдесят ежемесячно. И разрешение плести ей брать не нужно — вольная птица. Хозяйка соглашается: в «Снежинке» не в пример лучше, если б можно было, все бы к «Бурачихе» перешли. «Бурачиха», Нина Ивановна Буракова, руководит Кубенским отделением «Снежинки», ее в разговоре поминают часто, как лицо всевластное, иной раз по старой памяти и кубенкой назовут. У «Бурачихи» работникам житье: и по болезни получишь, и инвалидность признается, «пензия» выше вдвое и на пять лет раньше.

Я спросил у девочки, умеет ли плести, станет ли кружевницей. «Охота была!» Будто я ее о замужестве спросил — тот же тон. Видно, в этом что-то стыдноватое, в таком старушечьем заработке.

Исподволь выясняю у кружевниц, как относятся к колхозному кружевному цеху. Зимою в бригаде делать нечего, вот бы и… Поняли тотчас — и насторожились: не новое ли указание? Нет уж, пусть колхоз в это не встревает. А вот если б «Бурачиха» приняла всех мастериц, так лучше б и не надо.

А колхоз, впрочем, и не хочет «встревать». «Передовой» — едва ли не лучшая сельхозартель области, если не считать пригородных. Тысяча триста коров с надоем в три тонны, семьсот тридцать трудоспособных, оплата на человека в день в 1965 году два рубля шестьдесят копеек. Занятость и выручка от продукции по месяцам разнятся очень сильно: в январе работало шестьсот двадцать пять человек, реализовано продукции на тридцать две тысячи рублей, в сентябре на полях, лугах и фермах было 932 своих (с подростками и стариками) и 464 человека привлеченных — с фабрики пуговичной, из кулинарной школы, — реализация достигла двухсот трех тысяч рублей. Колхоз в заработную плату выдал полмиллиона рублей. «Бурачиха» выплатила плетеям полтораста тысяч. Это очень важные полтораста тысяч, потому что получают их не высокооплачиваемый управленческий аппарат, не механизаторы и доярки, а те «полеводы», что заняты всего месяцев пять в году. Два шестьдесят на человеко-день — это ведь средняя цифра, а крайние — различаются сильно. Полтораста тысяч Нины Ивановны «Бурачихи» — помощь серьезная. Но деньги эти — вне колхоза, вне сельского хозяйства. Никакого влияния на урожаи, надои, «соцкультбыт» они не оказывают. Между колхозной экономикой и промыслом уже вырыт ров, и сам собою он не засыплется.