Хладнокровное убийство - [35]

Нэнси любила реку. Летними вечерами мы часто приезжали сюда вдвоем на Крошке. Это лошадь Нэнси. Такая старая, растолстевшая. Подъезжали к реке и въезжали прямо в воду. Потом Крошка бродила по мелководью, а мы играли на флейте и пели. Прохлаждались. Боже мой, я так и не знаю, что с ней будет. С Крошкой. Леди из Гарден-Сити забрала собаку Кеньона, Тэдди. Он убежал, нашел дорогу и вернулся в Холкомб. Но она приехала и снова его увезла. А у меня теперь живет кот Нэнси, Эвинруд. Но Крошка… Наверное, ее продадут. Нэнси была бы возмущена. Она, наверное, пришла бы в ярость. А накануне похорон мы с Бобби сидели возле железной дороги. Смотрели на проходящие поезда. Глупо, правда? Как овцы в снежную бурю. Внезапно Бобби очнулся и сказал: «Мы должны пойти проститься с Нэнси. Мы должны быть с нею». И мы поехали в Гарден-Сити, в похоронный зал «Филипс», что на Главной улице. Кажется, с нами был младший братишка Бобби. Да, точно, был. Потому что я помню, что мы забирали его из школы. И помню, как он сказал, что на завтра уроки отменили, чтобы все холкомбские дети могли пойти на похороны. Он еще рассказывал нам, что думают младшие. Говорил, что все уверены, будто это работа наемного убийцы. Я не хотела этого слышать. Сплошные сплетни и болтовня – все, что Нэнси так презирала. Вообще, мне не важно, кто это сделал. Главное в другом: моей подруги больше нет. И если станет известно, кто ее убил, это ее не воскресит. А что еще имеет значение? Нас не подпустили. В смысле, в зале для панихиды. Сказали, что никому нельзя «глядеть на усопших». Кроме родственников. Но Бобби настаивал, и наконец распорядитель – он знал Бобби, и, наверное, ему было его жалко – сказал: ладно, можете пройти, только никому не рассказывайте. Теперь я жалею, что мы туда зашли.

Четыре гроба, которые едва поместились в маленькой комнате, заваленной цветами, должны были быть заколочены еще в похоронном бюро – и это вполне понятно, ибо как ни пытались придать убитым приличный вид, зрелище было ужасное. Нэнси была в своем красном бархатном платье, ее брат – в яркой шерстяной рубашке; родители были одеты более чинно: мистер Клаттер – в темно-синем фланелевом костюме, его жена – в темно-синем креповом платье; а головы трупов – от чего, собственно, зрелище и было таким ужасным – были полностью обернуты ватой: пухлые коконы размером вдвое больше обычного воздушного шарика; и вата, из-за того, что ее обрызгали каким-то составом, мерцала, словно искусственный снег на рождественской елке.

Сьюзен сразу же вышла.

– Я вышла на улицу и ждала в машине, – вспоминала она. – На другой стороне улицы какой-то мужчина сгребал опавшие листья. Я все смотрела на него не отрываясь. Я боялась закрыть глаза. Боялась, что тогда я потеряю сознание. Поэтому я смотрела, как он сгребает листья и сжигает их. Смотрела, но на самом деле не видела ни мужчины, ни листьев. Я видела только это платье. Оно мне было слишком хорошо знакомо. Я помогала ей выбирать ткань. Она сама придумала фасон и шила тоже сама. Я помню, какая она была веселая в тот день, когда в первый раз его надела. Был какой-то праздник. И теперь я видела только этот красный бархат. И Нэнси в нем. И как она танцует.

* * *

«Стар» – главная газета Канзас-Сити – напечатала подробный отчет о похоронах Клаттеров, но Перри, лежа на кровати в гостиничном номере, прочел его только через два дня. Он лишь пробежал глазами текст, пропуская целые абзацы: «Тысяча человек, самая большая толпа за пять лет существования Первой методистской церкви, пришли сегодня на панихиду по четверым убитым… Несколько одноклассников Нэнси по средней школе заплакали, когда преподобный Леонард Коуэн сказал: „Бог дает нам мужество, любовь и надежду, даже когда мы идем сквозь тьму в долину смерти. Я уверен, что в последние часы их жизни Он не оставил их. Иисус никогда не обещал нам, что нам не придется испытать боль или горе, но Он всегда говорил, что Он будет с нами, чтобы помочь нам переносить горе и боль…“ В этот теплый не по сезону день примерно шестьсот человек пришли на кладбище Вэлли-Вью на северной окраине города. Там, у разверстой могилы, они прочли „Отче наш“. Их голоса, слившиеся воедино в проникновенном шепоте, были слышны в любом уголке кладбища».

Тысяча человек! Ничего себе! Перри мучил вопрос, во сколько же обошлись эти похороны. Деньги занимали все его мысли, хотя и не так неотвязно, как накануне, – вчерашний день он встретил с такой суммой, на которую «не купишь даже мяу у кота». Но теперь, благодаря Дику, они оба получили «нехилый кусок» – достаточно, чтобы добраться до Мексики.

Дик! Ловкий. Умный. Да, надо отдать ему должное. Как он умеет «надуть честного малого», это что-то бесподобное! Как того продавца из магазина готового платья в Канзас-Сити, которого Дик решил «пощипать» первым. Сам Перри ни разу не пробовал «втюхать чек». Он волновался, но Дик сказал ему: «Все, что от тебя требуется, это стоять рядом. Не смейся и не удивляйся, что бы я ни говорил. В общем, сообразишь по ходу дела». Дик оказался неплохим лицедеем. Он небрежно подошел к прилавку, небрежно представил Перри продавцу: «Мой приятель, собирается жениться, – потом прибавил: – Я – его лучший друг. Помогаю ему найти одежку по вкусу. Ха-ха, можно сказать – приданое». Продавец проглотил это, и вскоре Перри, оставшись в одних кальсонах, примерял мрачный костюм, который продавец считал «идеальным для неофициальной церемонии». Потом, посетовав на непропорциональность фигуры клиента – чересчур мощное туловище на коротеньких ножках, – он добавил: «Боюсь, у нас нет ничего подходящего, все придется подгонять». О, сказал Дик, это пустяки, у них еще уйма времени, свадьба только через восемь дней. Уладив таким образом этот вопрос, они отобрали кучу безвкусных пиджаков и слаксов, подходящих, по их мнению, для того, что Дик называл «медовым месяцем во Флориде». «„Идеи Рок“ знаете? – спросил Дик продавца. – В Майами-Бич? У них там забронирован номер. Подарок от родных невесты – две недели за сорок долларов в день. Ну что ты скажешь, а? Такой вроде уродливый карлик, а девочку окрутил что надо. А красивые ребята, вроде нас с вами…» Продавец представил счет. Дик потянулся к брючному карману, нахмурился, щелкнул пальцами и сказал: «Вот черт! Забыл бумажник». Его товарищу показалось, что на такую хилую уловку «не клюнет и новорожденный ниггер». Но продавец, очевидно, не разделял этого мнения, потому что достал незаполненный чек, и когда Дик вписал в него сумму на восемьдесят долларов больше, чем полагалось по счету, тут же выдал сдачу наличными.