Хижина пастыря - [29]

Я думал, ты – мой Судный день. Признаюсь, думал. Поначалу. Затем я спросил себя – разве послали бы они ребенка? Конечно, послали бы!

Старик хохотнул, совсем невесело. Что он мелет? Я смотрел на него сквозь колючие ветки и видел высокое небо, похожее на яичницу. На меня обрушилось понимание. Что я наделал! Прошел огромное расстояние, прождал целую ночь. Господи, да я в настоящего боевика превратился, засаду устроил… А потом уснул. И позволил себя поймать.

Беспризорник, ни дать ни взять, произнес старик.

Он протянул руку к моей бутыли, и я невольно шарахнулся. Я был зол и дик, как бродячий кот. Понимал – ничего хорошего дальше не будет. И оружия у меня не осталось…

Старик встряхнул бутыль, рассмеялся.

Чего он жаждет, этот отрок в пустыне? Рек воды живой? Или, может, отмщения?

Я не понимал, то ли придурок пьян в стельку, то ли просто издевается. Ли я больше не увижу. Если он не закопает меня здесь, то сдаст копам.

Разве ты не пожелаешь человеку доброго утра? Ничего не скажешь в свою защиту? Возможно, сначала попьешь? Пойдем.

Я решил – ну и черт с тобой. Ноги держали плохо, но я встал и сразу же бросился на поляну, к цистерне, упал на колени. Плевать, что сзади мужик с карабином. Я думал лишь о воде. Она была теплой, как кровь, я глотал жадно, быстро, очень быстро. Когда сил глотать не осталось, я подставил под воду лицо, шею – и застыл так. Наконец старик не выдержал, закрыл кран. Я еще полежал в липкой грязи, ощущая на себе взгляд старика.

Хуже, чем я думал, объявил он.

Подошел ко мне и протянул ладонь. Я ухватился за нее, словно ребенок, и встал, пошатываясь. Старик не отпустил. Перевернул мою руку, увидел чешуйки засохшей крови.

Сколько же ты мускуса выделяешь, сказал.

Я не въехал, о чем он, поэтому промолчал.

Тебе станет легче после купания.

Я только попить хотел, ответил я.

Пей на здоровье, юноша. Но выглядишь ты… Твое тряпье способно само до прачечной дойти, без посторонней помощи.

Только тут меня осенило – старик намекает на то, что я воняю. Я вспыхнул. От злости в основном, но и от стыда тоже. Я ничего не мог сделать в ответ, ведь вода, которая горячим червяком ползла сейчас по моим кишкам, принадлежала этому мужику. Да и шатало меня, как новорожденного теленка.

На водном дворе есть мыло, сообщил этот тип. И полотенце могу предложить.

Ну и пожалуйста, сказал я.

О, кивнул он. Вот это по-нашему.

Мыться я не хотел. Хотел прилечь в тени. И нервничал – почему старикан так настаивает? Не нравилось мне это ни капли, но у него на плече висело оружие, и что оставалось делать? Я взял полотенце и потопал к мельнице, он – за мной. Дворик вокруг корыта был опутан проволокой в столько слоев, что изгородь напоминала вязание сумасшедшей старушки. Калитка выглядела древней и примитивной, но пружина работала хорошо. Я убедился, когда толкнул калитку и заглянул за нее. Интересно, скольких коз старик сюда заманил? И скольких дураков вроде меня? На пне возле корыта стояли жестяное ведро и мягкая пластиковая бутылочка с мылом. Старик жестом пригласил меня внутрь, будто к щедро накрытому столу.

Одежду тоже простирни хорошенько. Всю. Она быстро высохнет, а я найду тебе запасную.

Я уставился на старика. Он лишь поднял брови и ухмыльнулся, будто я должен был тут же послушаться. Ясен пень, я не собирался снимать штаны перед каким-то дядькой.

Ну, располагайся. Я пока чаю заварю.

Я подождал, пока он пройдет полдороги до хижины, и только тогда скинул ботинки. Постоял перед калиткой. Неужели я ничуть не умнее дикой козы? Толкнул калитку и вошел во дворик.

Земля пружинила от козьих какашек. Сырость проникала сквозь носки. Я с минуту полюбовался зеленоватыми внутренностями корыта, повесил кепку на забор, положил телефон на столбик и влез в корыто прямо в одежде. Не знаю, что задумал этот шутник, но если то самое, тогда ему, мать твою, придется попотеть.

Господи, до чего ж холодной оказалась вода! Ледяной, обжигающей, как вода в резе. Я взвизгнул, мужик засмеялся. Он не переставал хохотать до самой хижины. Пошел ты, старик! Смейся надо мной! Так же, как и в резе, холод вскоре приглушил все звуки, тело согрелось, и я будто поплыл. На свободу, весь, целиком.

Когда я вернулся к хижине, перед ней горел костер, и большой черный котелок уже закипал. Старик глянул на меня, босого и завернутого в полотенце, и от шока позабыл про все извращения. Наверное, выглядел я не очень. Кроме царапин и ссадин, заработанных по пути, на мне были синяки и шишки, с которыми я ушел из дома. Я не планировал снимать одежду, но в мокрых тряпках оказалось так холодно, что меня затрясло. Я скинул их, едва вылез из корыта. Развесил на мельнице. Растирание жестким полотенцем немного согрело, но только костер возле хижины помог мне опять почувствовать себя человеком.

Ей-богу, сказал старик. Похоже, ты пробивался сюда отчаянно, изо всех сил.

Я не ответил. Покрепче стиснул одной рукой телефон, замотанный в кепку, а другой – полотенце, чтобы не сползало. Подошел к огню почти вплотную. Еще чуть-чуть, и волосы на ногах загорелись бы. Старик исчез в хижине. Вынес жестяную миску и одежду.

Держи.

Я взял одежду, но натягивать ее прямо там не стал.