Хитклиф - [72]

— Эдвард, верно, уже сказал, что я признаю свою ошибку, — начала гувернантка, водрузив на нос очки (привычный жест, который не переставал раздражать меня), — не могу выразить, как я сожалею, особенно с тех пор, как поняла то, чего раньше не замечала: вы очень дороги Эдварду. Надеюсь, вы будете столь великодушны, чтобы забыть прошлое, и позволите мне тоже стать вашим другом.

Что мне оставалось делать, кроме как кисло улыбнуться и кивнуть? Относительно мотивов мисс Эйр у меня всё ещё имелись серьёзные сомнения, но, если перемена в её расположении была уловкой, выглядела эта уловка убедительно, исполнена мастерски и отходных путей мне не оставляла.

— Ну вот! — засиял мистер Эр. — Вот мы и снова друзья! Джейн, Хитклиф рассказал мне о некоторых переменах, начатых в Ферндине, которые сделают поместье образцом для всего графства!

— Я столько слышала о его талантах, что это меня ничуть не удивляет. Но, Эдвард, ты сказал мистеру Хитклифу о другой причине нашего визита?

Мистер Эр притянул гувернантку ближе к себе.

— Хитклиф, мы с Джейн собираемся пожениться. Ты должен узнать это первым, и ты единственный из друзей, кого мы приглашаем отпраздновать это событие. Ты приедешь на нашу свадьбу?

И снова мне ничего не оставалось делать, как поздравить их, как бы серьёзны ни были мои опасения. К счастью, я смог отказаться от приглашения из-за ярмарки в соседнем графстве, назначенной на тот же день, а побывать там мне было действительно необходимо, — я хотел приобрести племенных животных.

Поскольку отныне мне была отведена роль Друга, я счёл за лучшее соответствовать ей в полной мере, так что пригласил их в дом и предложил остаться к обеду. Мэри, моя домоправительница, была отменной кухаркой и обрадовалась бы случаю проявить своё искусство. Однако мистера Эра и гувернантку (к моему, а возможно, и их облегчению) в Торнфилде ждали дела.

Я смотрел вслед экипажу, пока он не исчез меж густо обступивших аллею деревьев, а потом медленно присел на крыльцо. И хотя тело моё устало, голова работала с необычайной ясностью. Как ни странно, думал я не о недавнем разговоре; не возмущённые воспоминания о несправедливых обвинениях, внезапных чудесных переменах и предшествующих им по-прежнему необъяснимых событиях нахлынули на меня; не отчаяние, вызванное грядущим союзом, который, даже если поверить в искренность гувернантки (а я в ней сомневался), ущемлял мои интересы, терзало моё сердце — нет, вовсе нет. Всё это казалось далёким, как никогда, или было всего лишь отрывком истории, что давным-давно рассказывала Нелли.

В моём сознании захлопнулась какая-то дверка, а за ней скрылись мистер Эр и мисс Эйр. Рука об руку уходили они от меня. А с ними уходили и грёзы Хитклифа, наследника Торнфилда, его мечты ослепить друзей и врагов детства роскошью и блеском.

Лишь один образ жил в моих мыслях, яркий и чёткий, — Кэтрин Эрншо. Не картины нашего общего прошлого проплывали передо мной, нет, я видел её здесь, в Ферндине, в реальном, сегодняшнем Ферндине — ты могла бы быть здесь, со мной, Кэти, наяву.

Почему не привезти тебя сюда?

Уязвлённый жалом последнего дарованного тобой унижения, стократно растоптанный нечеловеческой болью прошлых лет, я поклялся вернуться на Грозовой Перевал лишь победителем, ворваться в старые ворота в карете, огромной, как у Эдгара Линтона, выйти из неё в костюме вдвое изящнее, чем у него, объясниться тебе в любви в выражениях вдесятеро цветистее, чем он мог бы измыслить, и бросить в лицо Хиндли столько денег, сколько отродясь не стоил Грозовой Перевал.

Но теперь это видение таяло как роса.

Это были всего лишь мечты, я не мог бросить их к твоим ногам. То, чем я располагал, было гораздо меньше — и всё же гораздо больше, ведь это было нечто земное, реальное. К тому времени, вкладывая всё, что заработал (а позже и выиграл в карты), я скопил больше пяти тысяч фунтов. Обязанности управляющего обеспечивали мне надёжный ежегодный доход, который со временем, скорее всего, будет возрастать. В моём распоряжении дом, пусть не блестящей архитектуры и не так уж роскошно обустроенный, но добротный и прочный, а потом можно будет его перестроить.

Стоит ли и дальше опасаться Линтона? Ведь то, что я уже сделал, достаточно весомо; а кроме того, разве не на моей стороне реальность, то единственное, что имеет значение? Разве не знал я всегда, что мы с тобой — одно, одно сердце бьётся в моей и твоей груди? Что с того, что я изо всех сил сколачиваю состояние не столько чтобы завоевать твою любовь (даже если сам себя уверяю, что на самом деле это так), сколько чтобы бросить тебе горький упрёк в том, что ты меня недооценивала.

То, что связывало нас, да и посейчас связывает, куда чище и проще. Мы могли бы быть вместе и без всех моих тщательно спланированных ухищрений. Усомниться в этом — значило бы изменить нам обоим.

Ты могла бы разделить со мной мою теперешнюю жизнь — у меня было положение, друзья. Неужто нам недоступно обычное счастье? Неужто я не могу приехать в Гиммертон в почтовой карете, ухаживать за тобой, как любой вздыхатель за своей подружкой? Даже Хиндли — неужели не смогу я две — три недели притворяться, что считаю его человеческим существом, и просить у него твоей руки? Я думал об этом.