Хирург - [64]

– Вот подумай, чуть легче стало, сразу и смотреть надо, и склочничать. Лежи и не рыпайся. Сейчас я тебе, парень, за все выдам. Отыграюсь. Держи вот это.

– Это уж точно, отыграешься. Ой! Ты что?! Отыгрываться начал?

– А что? Болит?

– Нет. Но неприятно. Ты что хочешь, чтоб я еще псалмы радости тебе тут пел?

– Спой. А что! Не болит? – не болит. Морфий тебе вкололи? – вкололи. Лежи себе и пой. Или спи.

– Так ты ж треплешься – спать не даешь.

– Дай-ка обложиться, салфетки. Больше. Кишка ущемилась. Зараза.

– Чего? Чего там?

– Лежи, не мешай. Сейчас рассечем кольцо – на душе спокойней станет. Легче. Кишка вроде ничего.

– Это тебе спокойней станет или мне легче? Ты о ком заботишься?

– Что мне о тебе заботиться. Ты же сейчас тунеядец, тебя хоть высылай за безделье. Кишка хорошая совсем. Опускаю ее. Всего часа два-три прошло.

– Ты чего молчишь, Володька?

– Ты же сам сказал – спи. А теперь не даешь.

– Пардону прошу.

– А там как у вас, или у меня, уж не знаю, – все в порядке?

– Да, да. Главное уже сделали.

– Действительно надо было оперировать?

– А то?! Диагностика, милый, с точным прицелом в яблочко. Это тебе не твои йоги.

– Пижон ты, Женька. Я же всегда говорил, хоть и не видел, что на операциях ты наверняка пижонишь. Раньше подозревал, а теперь вижу точно.

– Опьянел ты, любезнейший, от морфия. Молчал бы лучше.

– А что! Не болит, лежу в приятном обществе – почему не поговорить. А ты норовишь быть первым на деревне, оттого и из клиники ушел. Ну и видок у тебя, Жень, между прочим. Посмотри на себя в зеркало.

– А что ты там видишь? Колпак да маску. Какой вид ты там, разглядел? А насчет клиники – это запрещенный прием.

– Ну извини. А вид у тебя такой, какой ты есть на самом деле.

– Ну-ка помолчи немного. Здесь мне тупфером отведи. Вот так. А то не проткнуть бы ненароком.

– Чего, чего? Что у вас там?

– Опять чего! Лежи ты спокойно. Мы на работе, и у нас есть о чем поговорить и без тебя. Иглу, что ли, взять покруче?

– Ну скажи же, длинный. Мне же интересно.

– Ну заткнись. Прошу же тебя, как человека.

– А ты со всеми так на операциях или только с друзьями?

– Полежишь в отделении, выяснишь.

– Ну не подонок?!

– Замолчи, пьяница, пропойца. От одного укола как захмелел! Оскорбляешь во время исполнения служебных обязанностей.

– Во-первых, у тебя сейчас не рабочее время. Ты сюда приехал – и это твое личное, а не служебное и время и дело.

– Не мое служебное. А ты бы тогда Филла попросил на той же дружеской основе. Опять чуть-чуть помолчи.

– Молчу опять. Совсем не больно. Но ты совершенно неестественно себя ведешь.

– По-ошел опять. Во-первых, операция – это вообще неестественное занятие. А во-вторых, ты думаешь, естественно мне оперировать тебя?

– А ты и хирургию, наверное, выбрал, чтоб рисоваться можно было. А? Перед бабами.

– Володя, после расскажешь все, что хочешь. А сейчас все.

– Знаешь, Жень, кол мне на голове теши, но можно вести себя иначе. Скажем, интеллигентней. Скажем, не кричать на больных, на сестер. Есть у тебя стремление рисоваться, как подонку. Мне обидно, что ты становишься на один уровень с твоим бывшим шефом, судя по твоим рассказам о нем.

Мишкин наклонился, задвинул голову за занавеску, отделяющую мир оперируемого от оператора, и прошептал в ухо прямо: «Володька, мы не одни. Я на работе. А то наркоз дам. Ты ж совсем пьян, алкаш».

Некоторое время операция шла в молчании.

– Тебе не больно?

– Как тебе сказать. Радостного не много, но терпеть можно. Тебе-то что? Ты делай свое дело. Остальное тебя не заботит все равно.

– Ты думаешь, что если ты сейчас страдаешь, то все тебе можно? Тоже ведь гусь не из последних. Лежишь и судишь с пьедестала. Откуда у тебя такое высокомерие? Черт! Здесь плохо зашили.

– Не расслышал последнее.

– Последнее и не тебе. Дай еще такую иголку с ниткой. Перешью.

– Я ж не слышу, Женя. Мне же тоже интересно.

– Перебьешься.

– А все-таки я сейчас страдаемое – говори со мной деликатней.

– Дай нам работать. Совсем опьянел. Ей-Богу, я сейчас дам наркоз. Чтоб я еще когда-нибудь оперировал близких. Ни за что! Он же, негодяй, не боится меня. Я для него не хирург.

– Это мне, что ли, наркоз? Мне ж не больно. Я против. Просто тебе, как и всегда впрочем, неприятно слушать замечания в твой адрес. И вообще, то-се, пятое-десятое.

– Наконец-то ты нашел время и место. Ну, сейчас, по-моему, хорошо ушито. Хорошо.

– И было хорошо и сейчас хорошо мне. Не болит. Долго еще?

– Ты спешишь?

– А ты остришь? Вот видишь – почувствовал наконец себя начальником над товарищем.

– Тамбовский волк тебе товарищ. Были мы с тобой товарищами.

– А ты в палате тоже будешь мне начальником?

– Дай-ка кетгут еще. Здесь перевяжем. Угу, спасибо. Теперь можно и кожу зашивать. Шелк дай, пожалуйста. «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам и вода по асфальту рекой…»

– Женька, а я так и подозревал, что ты на операции весь из себя такой интеллигентный, строишь интеллигентного, выпендриваешься, и если поешь, то детские песенки, – очень интеллигентно.

– Надоел, дайте ему наркоз.

– Какой наркоз – не дамся. Ничего не болит.

– Не дашься! А мы тебя не спросим. У нас средство есть. Все. Заклеивай. Везите его в палату. «…И неясно прохожим в этот день непогожий, отчего я веселый такой».