Хиросима - [29]

В начале лета она готовилась к обращению в католичество. Для нее это было время взлетов и падений. Иногда случались приступы глубокой депрессии. Она знала, что навсегда останется калекой. Ее жених так ни разу и не пришел навестить ее. Ей ничего не оставалось делать, кроме как читать и смотреть на развалины города, где погибли родители и брат, из окна своего дома на склоне холма в Кои. Она была очень нервной и при любом неожиданном звуке хваталась за горло. Нога все еще болела; она часто терла ее и поглаживала, как бы пытаясь утешить.

Госпиталю Красного Креста потребовалось шесть месяцев, а доктору Сасаки — и того больше, чтобы прийти в норму. Пока в городе не восстановили электричество, госпиталь был вынужден обходиться японским армейским генератором, который стоял на заднем дворе. Операционные столы, рентгеновские аппараты, зубоврачебные кресла — все важное и сложное медицинское оборудование тонкой благотворительной струйкой текло из других городов. В Японии даже для учреждения важно сохранять лицо, и задолго до того, как госпиталь Красного Креста был укомплектован всем необходимым, руководство решило отремонтировать фасад и отделать его желтым облицовочным кирпичом, так что теперь это было самое красивое здание в Хиросиме — по крайней мере, снаружи. Первые четыре месяца доктор Сасаки был единственным штатным хирургом на всю больницу и почти не покидал ее стен; но потом в нем вновь стал постепенно просыпаться интерес к собственной жизни. В марте он женился. Он набрал часть потерянного веса, но аппетит у него по-прежнему был так себе; до бомбежки он обычно съедал по четыре рисовых шарика за раз, а теперь мог осилить не больше двух. Он постоянно чувствовал усталость. «Оно и понятно, — говорил он. — Все в городе устали».

Через год после бомбардировки госпожа Сасаки была калекой; госпожа Накамура осталась без средств к существованию; отец Кляйнзорге снова лежал в больнице; доктор Сасаки не мог работать, как прежде; доктор Фудзии потерял клинику на тридцать палат, на создание которой у него ушло много лет, и перспектив восстановить ее у него не было; церковь господина Танимото лежала в руинах, и он растерял былые жизненные силы. Эти шестеро — одни из самых везучих людей в Хиросиме, но их жизнь уже никогда не будет прежней. Их мысли о пережитом и об использовании атомной бомбы были, конечно, очень разными. Но одно чувство они, похоже, разделяли: это очень интересная разновидность приподнятого коллективного духа; нечто похожее испытывали после блица [28] жители Лондона — гордость за то, что вместе с другими выжившими выдержали ужасное испытание. Незадолго до годовщины господин Танимото написал в письме одному американцу пассаж, который выражал это чувство: «Что за душераздирающая сцена была в первую ночь! Около полуночи я высадился на берег реки. На земле лежало так много раненых, что я был вынужден перешагивать прямо через них. Повторяя „Извините“, я шел вперед, в руках у меня был ушат воды, и я давал каждому из них по чашке. Они медленно приподнимались, с поклоном принимали чашку с водой, тихо пили, выливали остатки, с искренней благодарностью возвращали чашку и говорили: „Я не мог помочь моей сестре, погребенной под обломками нашего дома, потому что я должен был позаботиться о матери, у которой был сильно ранен глаз, а дом вскоре загорелся, и мы едва спаслись. Послушайте, я потерял свой дом, свою семью и, наконец, себя самого, я тяжело ранен. Но теперь я твердо решил, что должен завершить войну ради нашей страны». Все они клялись мне в этом, даже женщины и дети. Совершенно измученный, я лег на землю среди раненых, но заснуть не мог. На следующее утро я обнаружил, что многие мужчины и женщины, которых я поил накануне, мертвы. Но, к великому удивлению, я не слышал, чтобы в царившем хаосе кто-либо плакал, хотя они были в агонии и очень страдали. Они умерли молча, они не жаловались, они стиснули зубы, чтобы перенести все это. Все для страны!

Доктор Ё. Хираива, преподаватель Хиросимского университета литературы и науки, один из моих прихожан, в результате взрыва был погребен под обломками двухэтажного дома вместе с сыном, студентом Токийского университета. Оба они не могли пошевелиться под чудовищным давлением. А дом уже загорелся. Сын сказал: „Отец, мы ничего не можем сделать, остается одно — посвятить свою жизнь служению стране. Давай отдадим банзай нашему императору“. И отец сказал следом за сыном: „Тэнно хэйка, бандзай, бандзай, бандзай!“[29] Доктор Хираива потом рассказывал: „В результате меня охватило такое спокойствие, сердце наполнилось ярким умиротворением, когда я прокричал бандзай нашему Тэнно“. А после его сын выбрался, раскопал завал и вытянул отца на свободу, и так они спаслись. Когда доктор Хираива вспоминал о пережитом, он все время повторял: „Какое же счастье, что мы — японцы! Первый раз в жизни я испытал этот прекрасный душевный подъем, когда решил умереть за нашего императора“.

Каёко Нобутоки, ученица средней школы для девочек „Хиросима Дзядзабуин“ и дочь моего прихожанина, села передохнуть со своими подругами у тяжелой ограды буддийского храма. В тот момент, когда упала атомная бомба, ограда обрушилась на них. Они не могли сдвинуться с места, а потом в малейшие просветы в завале стал проникать дым, не давая им дышать. Одна из девушек начала петь „Кими га ё“, национальный гимн, а другие подхватывали песню — и умирали. Тем временем одна из школьниц нашла зазор между кусками ограды, собралась с силами и выбралась. Когда ее доставили в госпиталь Красного Креста, она рассказала, как умерли ее друзья, и в памяти у нее запечатлелось, как они все вместе пели наш национальный гимн. Им было всего по 13 лет.